Матерные стихи русских поэтов

Матерные стихи русских поэтов серебряного и золотого века открывают нам поэтов совершенно с другой стороны. Ведь не каждый знает что такие Великие поэты как Пушкин, Есенин, Маяковский и Лермонтов писали стихи с матом. Если вы один из тех кто не знал о пошлых и матерных стихотворениях то вы обязательно должны с ними ознакомиться. Матерные стихи русских поэтов представлены в этой подборке.

Сыпь, гармоника! Скука… Скука…
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука.
Пей со мной.

Излюбили тебя, измызгали,
Невтерпёж!
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Или в морду хошь?

В огород бы тебя, на чучело,
Пугать ворон.
До печенок меня замучила
Со всех сторон.

Сыпь, гармоника! Сыпь, моя частая!
Пей, выдра! Пей!
Мне бы лучше вон ту, сисястую,
Она глупей.

Я средь женщин тебя не первую,
Немало вас.
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в первый раз.

Чем больнее, тем звонче
То здесь, то там.
Я с собой не покончу.
Иди к чертям.

К вашей своре собачей
Пора простыть.
Дорогая… я плачу…
Прости… Прости…
***
Мансуров, закадышный друг,
Надень венок терновый!
Вздохни — и рюмку выпей вдруг
За здравие Крыловой.

Поверь, она верна тебе,
Как девственница Ласси,
Она покорствует судьбе
И госпоже Казасси.

Но скоро счастливой рукой
Набойку школы скинет,
На бархат ляжет пред тобой
«И ляжечки раздвинет.»
***
Веселый вечер в жизни нашей
Запомним, юные друзья;
Шампанского в стеклянной чаше
Шипела хладная струя.
Мы пили — и Венера с нами
Сидела, прея, за столом.
Когда ж вновь сядем вчетвером
С «бл*дьми», вином и чубуками?
***
Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он — друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести,
«Бляди» грошевой солдат.
***
Друг Дельвиг, мой парнасский брат,
Твоей я прозой был утешен,
Но признаюсь, барон, я грешен:
Стихам я больше был бы рад.
Ты знаешь сам: в минувши годы
Я на брегу парнасских вод
Любил марать поэмы, оды,
И даже зрел меня народ
На кукольном театре моды.
Бывало, что ни напишу,
Все для иных не Русью пахнет;
Об чем цензуру ни прошу,
Ото всего Тимковский ахнет.
Теперь едва, едва дышу!
От воздержанья муза чахнет,
И редко, редко с ней грешу.
К неверной славе я хладею;
И по привычке лишь одной
Лениво волочусь за нею,
Как муж за гордою женой.
Я позабыл ее обеты,
Одна свобода мой кумир,
Но все люблю, мои поэты,
Счастливый голос ваших лир.
Так точно, позабыв сегодня
Проказы младости своей,
Глядит с улыбкой ваша сводня
На шашни молодых «бл*дей».
***
Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги — понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон — умом ее стращая,
Дамис — за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?
***
Мой друг, уже три дня
Сижу я под арестом
И не видался я
Давно с моим Орестом.
Спаситель молдаван,
Бахметьева наместник,
Законов провозвестник,
Смиренный Иоанн,
За то, что ясский пан,
Известный нам болван
Мазуркою, чалмою,
Несносной бородою —
И трус и грубиян —
Побит немножко мною,
И что бояр пугнул
Я новою тревогой, —
К моей канурке строгой
Приставил караул…
. . . . . . . . . . . .

Невинной суеты,
А именно — мараю
Небрежные черты,
Пишу карикатуры, —
Знакомых столько лиц, —
Восточные фигуры
«Е*ливых» кукониц
И их мужей рогатых,
Обритых и брадатых!
***
Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.

С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошел! Еб*на мать!

Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней
И косогоры и овраги;
Кричим: полегче, дуралей!

Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И, дремля, едем до ночлега —
А время гонит лошадей.
***
Увы! напрасно деве гордой
Я предлагал свою любовь!
Ни наша жизнь, ни наша кровь
Ее души не тронет твердой.
Слезами только буду сыт,
Хоть сердце мне печаль расколет.
Она на щепочку ,
Но и не позволит.
***
Брови царь нахмуря,
Говорил: «Вчера
Повалила буря
Памятник Петра».
Тот перепугался.
«Я не знал!.. Ужель?» —
Царь расхохотался.
«Первый, брат, апрель!»

Говорил он с горем
Фрейлинам дворца:
«Вешают за морем
За !
То есть разумею, —
Вдруг примолвил он, —
Вешают за шею,
Но жесток закон».
***
Сводня грустно за столом
Карты разлагает.
Смотрят барышни кругом,
Сводня им гадает:
«Три девятки, туз червей
И король бубновый —
Спор, досада от речей
И притом обновы…

А по картам — ждать гостей
Надобно сегодня».
Вдруг стучатся у дверей;
Барышни и сводня
Встали, отодвинув стол,
Все толкнули ,
Шепчут: «Катя, кто пришел?
Посмотри хоть в щелку».

Что? Хороший человек…
Сводня с ним знакома,
Он целый век,
Он у них, как дома.
в кухню руки мыть
Кинулись прыжками,
Обуваться, пукли взбить,
Прыскаться духами.

Гостя сводня между тем
Ласково встречает,
Просит лечь его совсем.
Он же вопрошает:
«Что, как торг идет у вас?
Барышей довольно?»
Сводня за щеку взялась
И вздохнула больно:

«Хоть бывало худо мне,
Но такого горя
Не видала и во сне,
Хоть бежать за море.
Верите ль, с Петрова дня
Ровно до субботы
Все девицы у меня
Были без работы.

Четверых гостей, гляжу,
Бог мне посылает.
Я им вывожу,
Каждый выбирает.
Занимаются всю ночь,
Кончили, и что же?
Не платя, пошли все прочь,
Господи мой боже!»

Гость ей: «Право, мне вас жаль.
Здравствуй, друг Анета,
Что за шляпка! что за шаль,
Подойди, Жанета.
А, Луиза, — поцелуй,
Выбрать, так обидишь;
Так на всех и ,
Только вас увидишь».

«Что же, — сводня говорит, —
Хочете ль Жанету?
В деле так у ней горит
Иль возьмете эту?»
Бедной сводне гость в ответ:
«Нет, не беспокойтесь,
Мне охоты что-то нет,
Девушки, не бойтесь».

Он ушел — все стихло вдруг,
Сводня приуныла,
Дремлют девушки вокруг,
Свечка
Сводня карты вновь берет,
Молча вновь гадает,
Но никто, никто нейдет —
Сводня засыпает.
***
А в ненастные дни
Собирались они
Часто.
Гнули, !
От пятидесяти
На сто.

И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так в ненастные дни
Занимались они
Делом.
***
К кастрату раз пришел скрыпач,
Он был бедняк, а тот богач.
«Смотри, сказал певец , —
Мои алмазы, изумруды —
Я их от скуки разбирал.
А! кстати, брат, — он продолжал, —
Когда тебе бывает скучно,
Ты что творишь, сказать прошу».
В ответ бедняга равнодушно:
— Я? я себе чешу.
***
Худая память, врут, всё будто у седых,
А я скажу: она у девок молодых.
Спросили однаю, при мне то дело было,
— Кто ёб тебя теперь? Она на то: — Забыла.
***
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?

Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие нажраться лучше как,-
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..

Если он приведенный на убой,
вдруг увидел, израненный,
как вы измазанной в котлете губой
похотливо напеваете Северянина!

Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре … буду
подавать ананасную воду!
***
Стоит баба с жопой метр на метр
В очереди за продовольствием.
Отрастить бы себе х*й
В километр
И доставить ей
Удовольствие!
***
Чувства в кулак, волю в узду!
Рабочий, работай!
Не охай!
Не ахай!
Выполнил план — посылай всех в п*ду!
А не выполнил —
Сам иди на*й!
***
«Потомкам»
Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем дерьме,
наших дней изучая потемки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне.
***
Надо мной луна,
Подо мной жена,
Одеяло прилипло к жопе,
А мы все куем и куем детей,
Назло буржуазной Европе.
***
Все люди бляди,
Весь мир бардак!
Один мой дядя
И тот мудак
***
Гордишься ты
Но ты не идеал
Сама себе ты набиваешь цену
Таких как ты я на х*й одевал
И видит бог не раз ещё одену
***
Нам е*ля нужна
как китайцам
рис.
Не надоест х*ю
радиомачтой топорщиться!
В обе дырки
гляди —
не поймай
сифилис.
А то будешь
перед врачами
корчиться!
***
Не те
бл*ди,
что хлеба
ради
спереди
и сзади
дают нам
е*ти,
Бог их прости!
А те бл*ди —
лгущие,
деньги
сосущие,
еть
не дающие —
вот бл*ди
сущие,
мать их ети!
***
Вы любите розы?
а я на них срал!
стране нужны паровозы,
нам нужен металл!
товарищ!
не охай,
не ахай!
не дёргай узду!
коль выполнил план,
посылай всех
в п*зду
не выполнил —
сам
иди
на
х*й.
***
Лежу
на чужой
жене,
потолок
прилипает
к жопе,
но мы не ропщем —
делаем коммунистов,
назло
буржуазной
Европе!
Пусть х*й
мой
как мачта
топорщится!
Мне все равно,
кто подо мной —
жена министра
или уборщица!
***
Эй, онанисты,
кричите «Ура!» —
машины е*ли
налажены,
к вашим услугам
любая дыра,
вплоть
до замочной
скважины!!!
***
Мы,
онанисты,
ребята
плечисты!
Нас
не заманишь
титькой мясистой!
Не
совратишь нас
п*здовою
плевой!
Кончил
правой,
работай левой!!!
***
Я в Париже живу как денди.
Женщин имею до ста.
Мой х*й, как сюжет в легенде,
Переходит из уст в уста.
***
Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои вполукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.

Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.

Я не знал, что любовь — зараза,
Я не знал, что любовь — чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.

Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая, красивая дрянь.

Ах, постой. Я ее не ругаю.
Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.

Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углу прижимал.

Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.

Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь — простыня да кровать.
Наша жизнь — поцелуй да в омут.

Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хер…
Не умру я, мой друг, никогда.
***
Наконец из Кенигсберга
Я приблизился к стране,
Где не любят Гуттенберга
И находят вкус в г*вне.
Выпил русского настою,
Услыхал «еб*ну мать»,
И пошли передо мною
Рожи русские плясать.
***
Прощай, холодный и бесстрастный
Великолепный град рабов,
Казарм, борделей и дворцов,
С твоею ночью, гнойно-ясной,
С твоей холодностью ужасной
К ударам палок и кнутов.
С твоею подлой царской службой,
С твоим тщеславьем мелочным,
С твоей чиновнической ж*пой,
Которой славны, например,
И Калайдович, и Лакьер.
С твоей претензией — с Европой
Идти и в уровень стоять.
Будь проклят ты, еб*на мать!
***
Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата
И смерти немца Коцебу.
А впрочем мать твою е*у.
***
В Академии наук
Заседает князь Дундук.
Говорят, не подобает
Дундуку такая честь;
Почему ж он заседает?
Потому что ж*па есть.
***
Первый вариант
(без цензуры)

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,
На Марсовых полях он грозный был рубака,
Друзьям он верный друг, в бордели он е*ака,
И всюду он гусар.

Второй вариант

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар,
На Марсовых полях он грозный был воитель,
Друзьям он верный друг, красавицам мучитель,
И всюду он гусар.
***
Царь Никита жил когда-то
Праздно, весело, богато,
Не творил добра, ни зла,
И земля его цвела.
Царь трудился понемногу,
Кушал, пил, молился богу
И от разных матерей
Прижил сорок дочерей,
Сорок девушек прелестных,
Сорок ангелов небесных,
Милых сердцем и душой.
Что за ножка — боже мой,
А головка, темный волос,
Чудо — глазки, чудо — голос,
Ум — с ума свести бы мог.
Словом, с головы до ног
Душу, сердце всё пленяло;
Одного недоставало.
Да чего же одного?
Так, безделки, ничего.
Ничего иль очень мало,
Всё равно — недоставало.
Как бы это изъяснить,
Чтоб совсем не рассердить
Богомольной важной дуры,
Слишком чопорной цензуры?
Как быть?.. Помоги мне, бог!
У царевен между ног…
Нет, уж это слишком ясно
И для скромности опасно,—
Так иначе как-нибудь:

Я люблю в Венере грудь,
Губки, ножку особливо,
Но любовное огниво,
Цель желанья моего…
Что такое?.. Ничего!..
Ничего иль очень мало…
И того-то не бывало
У царевен молодых,
Шаловливых и живых.
Их чудесное рожденье
Привело в недоуменье
Все придворные сердца.
Грустно было для отца
И для матерей печальных.
А от бабок повивальных
Как узнал о том народ —
Всякий тут разинул рот,
Ахал, охал, дивовался,
И иной, хоть и смеялся,
Да тихонько, чтобы в путь
До Нерчинска не махнуть.
Царь созвал своих придворных,
Нянек, мамушек покорных —
Им держал такой приказ:
«Если кто-нибудь из вас
Дочерей греху научит,
Или мыслить их приучит,
Или только намекнет,
Что´ у них недостает,
Иль двусмысленное скажет,
Или кукиш им покажет,—
То — шутить я не привык —
Бабам вырежу язык,
А мужчинам нечто хуже,
Что порой бывает туже».
Царь был строг, но справедлив,
А приказ красноречив;
Всяк со страхом поклонился,
Остеречься всяк решился,
Ухо всяк держал востро
И хранил свое добро.
Жены бедные боялись,
Чтоб мужья не проболтались;

Втайне думали мужья:

«Провинись, жена моя!»
(Видно, сердцем были гневны).
Подросли мои царевны.
Жаль их стало. Царь — в совет;
Изложил там свой предмет:
Так и так — довольно ясно,
Тихо, шепотом, негласно,
Осторожнее от слуг.
Призадумались бояры,
Как лечить такой недуг.
Вот один советник старый
Поклонился всем — и вдруг
В лысый лоб рукою брякнул
И царю он так вавакнул:
«О, премудрый государь!
Не взыщи мою ты дерзость,
Если про плотскую мерзость
Расскажу, что было встарь.
Мне была знакома сводня
(Где она? и чем сегодня?
Верно тем же, чем была).
Баба ведьмою слыла,
Всем недугам пособляла,
Немощь членов исцеляла.
Вот ее бы разыскать;
Ведьма дело всё поправит:
А что надо — то и вставит».
— «Так за ней сейчас послать!—
Восклицает царь Никита,
Брови сдвинувши сердито:
— Тотчас ведьму отыскать!
Если ж нас она обманет,
Чего надо не достанет,
На бобах нас проведет,
Или с умыслом солжет,—
Будь не царь я, а бездельник,
Если в чистый понедельник
Сжечь колдунью не велю:
И тем небо умолю».

Вот секретно, осторожно,
По курьерской подорожной

И во все земли концы
Были посланы гонцы.
Они скачут, всюду рыщут
И царю колдунью ищут.
Год проходит и другой —
Нету вести никакой.
Наконец один ретивый
Вдруг напал на след счастливый.
Он заехал в темный лес
(Видно, вел его сам бес),
Видит он: в лесу избушка,
Ведьма в ней живет, старушка.
Как он был царев посол,
То к ней прямо и вошел,
Поклонился ведьме смело,
Изложил царево дело:
Как царевны рождены
И чего все лишены.
Ведьма мигом всё смекнула…
В дверь гонца она толкнула,
Так примолвив: «Уходи
Поскорей и без оглядки,
Не то — бойся лихорадки…
Через три дня приходи
За посылкой и ответом,
Только помни — чуть с рассветом».
После ведьма заперлась.
Уголечком запаслась,
Трое суток ворожила,
Так что беса приманила.
Чтоб отправить во дворец,
Сам принес он ей ларец,
Полный грешными вещами,
Обожаемыми нами.
Там их было всех сортов,
Всех размеров, всех цветов,
Всё отборные, с кудрями…
Ведьма все перебрала,
Сорок лучших оточла,
Их в салфетку завернула
И на ключ в ларец замкнула,
С ним отправила гонца,
Дав на путь серебреца.

Едет он. Заря зарделась…
Отдых сделать захотелось,
Захотелось закусить,
Жажду водкой утолить:
Он был малый аккуратный,
Всем запасся в путь обратный.
Вот коня он разнуздал
И покойно кушать стал.
Конь пасется. Он мечтает,
Как его царь вознесет,
Графом, князем назовет.
Что же ларчик заключает?
Что царю в нем ведьма шлет?
В щелку смотрит: нет, не видно
Заперт плотно. Как обидно!
Любопытство страх берет
И всего его тревожит.
Ухо он к замку приложит —
Ничего не чует слух;
Нюхает — знакомый дух…
Тьфу ты пропасть! что за чудо?
Посмотреть ей-ей не худо.
И не вытерпел гонец…
Но лишь отпер он ларец,
Птички — порх и улетели,
И кругом на сучьях сели,
И хвостами завертели.
Наш гонец давай их звать,
Сухарями их прельщать:
Крошки сыплет — всё напрасно
(Видно, кормятся не тем):
На сучках им петь прекрасно,
А в ларце сидеть зачем?
Вот тащится вдоль дороги,
Вся согнувшися дугой,
Баба старая с клюкой.
Наш гонец ей бухнул в ноги:
«Пропаду я с головой!
Помоги, будь мать родная!
Посмотри, беда какая:
Не могу их изловить!
Как же горю пособить?»
Вверх старуха посмотрела,

Плюнула и прошипела:

«Поступил ты хоть и скверно,
Но не плачься, не тужи…
Ты им только покажи —
Сами все слетят наверно».
— «Ну, спасибо!» — он сказал..
И лишь только показал —
Птички вмиг к нему слетели
И квартирой овладели.
Чтоб беды не знать другой,
Он без дальних отговорок
Тотчас их под ключ, все сорок,
И отправился домой.
Как княжны их получили,
Прямо в клетки посадили.
Царь на радости такой
Задал тотчас пир горой:
Семь дней сряду пировали,
Целый месяц отдыхали;
Царь совет весь наградил,
Да и ведьму не забыл:
Из кунсткамеры в подарок
Ей послал в спирту огарок
(Тот, который всех дивил),
Две ехидны, два скелета
Из того же кабинета…
Награжден был и гонец.
Вот и сказочки конец.

————

Многие меня поносят
И теперь, пожалуй, спросят:
Глупо так зачем шучу?
Что за дело им? Хочу.
***
Смеетесь вы, что девой бойкой
Пленен я, милой поломойкой.

Она не старая мигушка,
Не кривожопая вострушка
И не плешивая е*ушка.
***
О слава тщетная! о тленья грозный вид —
Х*й твердый Пушкина здесь в первый раз лежит.
***
Ты помнишь ли, ах, ваше благородье,
Мусье француз, г*венный капитан,
Как помнятся у нас в простонародье
Над нехристем победы россиян?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, е*ена твоя мать?

Ты помнишь ли, как за горы Суворов
Перешагнув, напал на вас врасплох?
Как наш старик трепал вас, живодеров,
И вас давил на ноготке, как блох?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, е*ена твоя мать?

Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу
На нас одних ваш Бонапарт-буян?
Французов видели тогда мы многих жопу,
Да и твою, г*венный капитан!
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, е*ена твоя мать?

Ты помнишь ли, как царь ваш от угара
Вдруг одурел, как бубен гол и лыс,
Как на огне московского пожара
Вы жарили московских наших крыс?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так. сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, е*ена твоя мать?

Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец,
Ты, наш мороз среди родных снегов
И батарей задорный подогревец,
Солдатской штык и петлю казаков?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, е*ена твоя мать?

Ты помнишь ли, как были мы в Париже,
Где наш казак иль полковой наш поп
Морочил вас, к винцу подсев поближе,
И ваших жен похваливал да *б?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, е*ена твоя мать?
***
От всенощной вечор идя домой,
Антипьевна с Марфушкою бранилась;
Антипьевна отменно горячилась.
«Постой, — кричит, — управлюсь я с тобой;
Ты думаешь, что я уж позабыла
Ту ночь, когда, забравшись в уголок,
Ты с крестником Ванюшкою шалила?
Постой, о всем узнает муженек!»
— Тебе ль грозить! — Марфушка отвечает:
Ванюша — что? Ведь он еще дитя;
А сват Трофим, который у тебя
И день и ночь? Весь город это знает.
Молчи ж, кума: и ты, как я, грешна,
А всякого словами разобидишь;
В чужой пи*де соломинку ты видишь,
А у себя не видишь и бревна.
***
Орлов с Истоминой в постеле
В убогой наготе лежал.
Не отличился в жарком деле
Непостоянный генерал.
Не думав милого обидеть,
Взяла Лаиса микроскоп
И говорит: «Позволь увидеть,
Чем ты меня, мой милый, *б».
***
Будь мне наставником в насмешливой науке,
Едва лукавый ум твой поимает звуки,
Он рифму грозную невольно затвердит
И память темное прозванье сохранит.

Блажен Фирсей, рифмач миролюбивый,
Пред знатью покорный, молчаливый,
Как Шаликов, добра хвалитель записной,
Довольный изредка журнальной похвалой,

Невинный фабулист или смиренный лирик.
Но Феб во гневе мне промолвил: будь сатирик.
С тех пор бесплодный жар в груди моей горит,
Браниться жажду я — рука моя свербит.

Клим пошлою меня щекотит остротой.
Кто Фирс? ничтожный шут, красавец молодой,
Жеманный говорун, когда-то бывший в моде,
Толстому тайный друг по греческой методе.
Ну можно ль комара тотчас не раздавить
И в грязь словцом одним глупца не превратить?

А шутку не могу придумать я другую,
Как только отослать Толстого к х*ю.

И в глупом бешенстве кричу я наконец
Хвостову: ты дурак, — а Стурдзе: ты подлец.

Так точно трусивший буян обиняком
Решит в харчевне спор падежным кулаком.
***
Накажи, святой угодник,
Капитана Борозду,
Разлюбил он, греховодник,
Нашу матушку пи*ду.
***
Как широко,
Как глубоко!
Нет, бога ради,
Позволь мне сзади.
***
Недавно тихим вечерком
Пришел гулять я в рощу нашу
И там у речки под дубком
Увидел спящую Наташу.
Вы знаете, мои друзья,
К Наташе вдруг подкравшись, я
Поцеловал два раза смело,
Спокойно девица моя
Во сне вздохнула, покраснела;
Я дал и третий поцелуй,
Она проснуться не желала,
Тогда я ей засунул х*й —
И тут уже затрепетала.
***
В блестящий век Екатерины,
В тот век парадов и балов,
Мелькали пышные картины
Екатерининских балов.

И хоть интрижек и историй
Орлы пекли густую сеть,
Из всех орлов — Орлов Григорий
Лишь мог значение иметь.

Оставив о рейтузах сказки,
Что будто хуй в них выпирал,
Я расскажу вам без прикраски
Как Гришка милости сыскал.

Увидев как-то на параде
Орлова Гришку в первый раз
Императрица сердцем бляди
Пришла в мучительный экстаз.

Еще бы. Малый рослый, крупный,
Слепит в улыбке снег зубов
И пламя взоров неотступно
Напоминает про любовь

Вот и причина, по которой
Его увидев раз иль два,
Екатерина к мысли скорой
С ним о сближении пришла.

Изрядно с вечера напившись
С друзьями в шумном кабаке,
Храпел Григорий, развалившись
Полураздетым, в парике.

Его толкает осторожно
Прибывший срочный вестовой:
«Мон шер, проснитесь, неотложно
Приказ прочтите деловой».

— Какой приказ? — вскричал Григорий,
Пакет вскрывая сгоряча,
По строчкам взгляд летает скорый.
И вдруг завыл, приказ прочтя.

— Пропал, пропал. Теперь уж знаю.
Погибло все, о мой творец!
Меня немедля вызывают
К императрице во дворец.

Вчера дебош я с мордобоем,
Насколько помнится, создал.
И чуть не кончился разбоем
Наш разгоревшийся скандал.

Теперь зовут меня к ответу.
Конец карьере. Я погиб.
Иван! Закладывай карету,
Присыпь мне пудрою парик.

И вот, друзья, что дальше было:
Подъехав робко ко дворцу,
Ряд лестниц мраморных уныло
Проходит он. Лицом к лицу

Внезапно стражу встретил он,
И видит дула:»Ваш пароль?»
— Кувшин, — он был предупрежлен.
Его ведут.. А в сердце боль.

— Зачем ведут меня? Не знаю…
И вызван на какой предмет?
О, боже, я изнемогаю,
Какой же мне держать ответ?

И вдруг портьера распахнулась.
Стоит отряд ливрейных слуг.
Стоит царица. Улыбнулась:
— Орлов? Ну, здравствуйте, мой друг.

Гвардеец мигом на колени
Пред государыней упал:
— По высочайшему веленью
Царица, я к вам прискакал.

Казнить иль миловать велите —
Пред вами ваш слуга и раб.
Она лакеям:- Уходите! —
Потом ему: — Да, я могла б

Тебя нещадно наказать,
Но я совсем не так злорадна.
Мне хочется тебя ласкать,
И ласка мне твоя отрадна.

Дай руку, встань, иди за мной,
И не изволь мой друг робеть.
Не хочешь ли своей женой
Меня немедленно иметь?

Он ощутил вдруг трепетанье,
Огонь зардевшихся ланит.
Язык прилип к его гортани.
Орлов невнятно говорит:

— Ваше величество, не смею
Своим поверить я ушам…
К престолу преданность имею.
За вас и жизнь, и честь отдам.

Она смеется, увлекает
Его с собою в будуар
И быстро мантию меняет
На легкий белый пеньюар.

Царица, будучи кокеткой,
Прекрасно знала к ним подход:
И плавно, царственной походкой
Орлова за руку ведет.

Не знал он случая такого…
Уж не с похмелья это сон?
И вот с царицей у алькова
Стоит подавлен, потрясен.

— Снимите шапку и лосины,
Не стойте, право, как тюлень.
Орлов дрожит как лист осины
И неподвижен, словно пень.

Она полна любовной муки
И лихорадочно дыша
Ему расстегивает брюки.
В нем еле теплится душа.

Хоть наш герой и полон страху,
Берет свое и юный пыл!
Она спустила сплеч рубаху —
И вмиг на месте он застыл…

Вид тела молодого, плечи,
Ее упругий, пышный бюст,
И между ног, как залп картечи,
Его сразил кудрявый куст.

Исчезнул страх: застежки, пряжки
Он сам с себя послушно рвет
И ослепительные ляжки
Голодным взором так и жрет.

Звук поцелуев оглашает
Роскошный, пышный будуар.
Орлов оружье поднимает,
В его груди уже пожар.

Она его предупреждает
И, нежной ручкой хуй держа,
Раздвинув ноги, направляет…
Орлов надвинул, весь дрожа…

У изголовья милой пары
Стоял Амур мой в стороне
И напевал он страстны чары
Моей возлюбленной чете.

Амур, Амур, немой свидетель.
Неописуемых картин.
Скажи, не ты ли сцены эти
Нам навеваешь? Ты один!

У всех времен, у всех народов
Любви поэзия одна.
И для красавцев и уродов
Она понятна и родна.

И штукатур, и зодчий
И светский барин, и босяк…
Перед Амуром равен всяк
И среди дня и среди ночи.

Перед амуром нет различий,
Санов и рангов — все равны.
Ни этикетов, ни приличий…
Есть только юбки и штаны.

Однако, к делу. Продолжаю
Описывать событий ход.
Зачем я, впрочем, называю
Событьем краткий эпизод?

— Ой,ой! — она под ним занылы —
Поглубже, миленький… вот так…
Целуй меня.. Ах, что за сила,
Преизумительный елдак.

Ну что молчишь? Скажи хоть слово!
— Но я не знаю что сказать…
— Груби как хочешь, ну же, право…
— Блядюга, еб же твою мать…

— Ах, Гриша, это слишком грубо!
Скажи, что я твоя, ну… блядь…
Ах, милый. Как с тобой мне любо,
Как хорошо… А тебе как?

— Еще бы еть, снимая пенки…
Я как орел вознесся ввысь…
Ну, а теперь для переменки,
Давай-ка раком становись.

В разврате служит хмель опорой —
Один философ говорил.
Найдя вино в шкафу за шторой,
Орлов бутылку мигом вскрыл.

И, выпив залпом полбутылки,
Орлов неистов, пьян и груб,
Парик поправил на затылке
И вновь вонзил в царицу зуб.

Облапив царственную жопу,
На плечи ноги положил,
Плюет теперь на всю европу,
Такую милость заслужил.

Подобно злому эфиопу,
Рыча как лев иль ягуар,
Ебет ее он через жопу,
Да так, что с Кати валит пар.

Теперь Орлов без просьбы Кати,
Как первобытнейший дикарь,
Весь лексикон ебеной мати
Пред нею выложил: — Ах, тварь!

Поддай, поддай! Курвяга! Шлюха!
Крути-ка жопой поживей!
Смотри-ка родинка как муха,
Уселась на спине твоей.

Ага, вошла во вкус, блядища!
Ебешься как ебена мать.
Ну и глубокая дырища,
Никак до матки не достать.

Но он не знал, Катюше сладко —
Ордов ей очень угодил,
И длинный хуй, измяв всю матку,
Чуть не до сердца доходил.

Ебет Орлов, ебет на диво,
О жопу бряцают мудя,
Хуй режет лучше,чем секира —
Огнем, огнем горит пизда.

— О, милый, глубже и больнее, —
Она шептала впопыхах,
С минутой каждой пламенея,
Паря как будто в облаках.

— Что ты там делаешь, скажи-ка?
Она любила смаковать,
Во время каждой новой ебли
Себя словами развлекать.

— Что делаю? Ебу, понятно… —
Орлов сердито пробурчал.
— Ебешь, ебешь…Скажи как внятно.
— Ебу, — как бык он прорычал.

Ебу, ебу, какое слово?
Как музыкально и красно?
Ебанье страстное Орлова
Пьянит,как райское вино.

Но вот она заегозила
Под ним как дикая коза,
Метнулась, вздрогнула, заныла,
При этом пернув два раза.

Орлов, хоть был не педерастом,
Но все ж при этом пердеже
Задумал хуй, торчащий клином,
Засунуть в жопу госпоже.

Хуй был с головкою тупою,
Напоминающей дюшес…
Ну как со штукою такою
Он к ней бы в задницу залез?

Там в пору лишь пролезть мизинцу.
Другая вышла бы игра,
Когда б немного вазелинцу…
Ведь растяжима же дыра.

Он вопрошает Катерину:
— Хочу я в жопу тебя еть.
Да не войдет без вазелину…
— Ах, вазелин? Он кстати есть…

Нашлась тут банка под подушкой,
Залупу смазала сама.
— Ну, суй, дружок, да лишь макушку,
Иначе я сойду с ума.

— Ах, Катя, ты трусливей зайца, —
Вдруг крик всю спальню огласил:
— Ой, умираю,- он по яйца
Ей беспощадно засадил.

Она рванулась с мелкой дрожью,
Хуй брызнул мутною струей:
— Ах,плут, помазаницу божью
Всю перепачкал малафьей.

Хочу сосать,- она сказала
И вмиг легла на Гришу ниц.
Платочком хуй перевязала
Для безопаски у яиц.

Чтоб не задвинул он ей в горло
И связок там не повредил.
Как давеча дыханье сперло,
Когда он в жопу засадил.

Она раскрыла ротик милый.
Он был красив, изящен, мал.
И хуй набухший, толсторылый
Едва ей в губки пролезал.

Она сосет, облившись потом.
Орлов орет: — Сейчас конец. —
Она: — ну,нет. Хочу с проглотом.
А ты не хочешь? Ах хитрец.

Противный, милый, сладкий, гадкий…
Под лоб глаза он закатил
И полный рот хуиной смятки
Императрице запустил.

И связок чуть не повредила,
Едва от страсти не сгорев,
Всю малафейку проглотила,
Платочком губы утерев.

Орлов уж сыт. Она — нисколько.
— Ты что ж, кончать? Ан нет, шалишь!
Еще ебать меня изволь-ка,
Пока не удовлетворишь.

— Эге, однако, дело скверно.
Попал я парень, в переплет.
Не я ее — она наверно
Меня до смерти заебет.

Дроча и с помощью минета
Она его бодрить взялась.
Орлов был молод — штука эта
Через минуту поднялась.

А за окном оркестр играет,
Солдаты выстроились в ряд,
И уж Потемкин принимает
Какой-то смотр или парад.

— Мне нужно быть бы на параде,
Себя на миг хоть показать…
— Как трудно мне, царице, бляди
И власть, и страсть в одно связать.

И снова на спину ложится…
И поднимает ноги ввысь…
Кряхтит и ерзает царица
Под ним как раненная рысь.

Скрипит кровать, трещит перина,
А на плацу проходит рать!
О, славься ты, Екатерина!
О, славься ты, Ебена мать!
***
Дворцовая зала с камином, около которого сидит король Бардак в парике. Ноги его покрыты бордовым пледом, поверх которого лежит старый морщинистый член.
Король: (перекатывая член с ладони на ладонь)
О, если б в час давно желанный
Восстал бы ты, мой длинный член,
То я поеб бы донну Анну
И камер-фрейлину Кармен.
Я перееб бы всех старушек,
Я б изнасиловал девиц,
Я б еб курей, гусей, индюшек
И всех других домашних птиц.
(с рычанием)
Я сам себя уеб бы в жопу…
Фу. Размечтался. Там стучат.
Кармен, спроси, чего хотят!
Принес какой-то хуй Европу!

После продолжительного отсутствия разболтанной походкой вхо — дит Кармен. Подолом юбки протирая себе спереди между ног. Томно говорит:
Кармен:
Там, сударь, ебари пришли.
Сосватать вашу дочерь.
Меня в передней поебли —
Скажу — не плохо очень.
Король:
Да, видно, сильные мужи,
Просить скорее прикажи.
Затем подумай о гостях —
Нельзя встречать их второпях.
Сходи-ка к повару Динару,
Влей ему в жопу скипидару,
Чтоб шевелился он живей,
И был готов обед скорей.

Кармен быстро убегает. Входят два жениха: один в плаще, шляпе со страусовым пером, при шпаге и с шикарными усами; второй — напоминает монарха, бледен, с горящими глазами, король приветствует их, предварительно убрав член.
Король:
Здорово, доблестные доны!
Как ваши здравствуют бубоны?
Как протекают шанкера?
Как истекают трипера?
Оба дона:
Благодарим вас, ни хера!
Твердеют потихоньку.
Король: (обращается к расфуфыренному)
Позвольте, с кем имею честь,
Мне полномочия иметь?
Дон Пердилло:
Я перну раз и содрогнется
И старый сад, и старый дом
Я перну два — и пронесется
По пиренеям словно гром.
Сам герцог рыцарской душою
Мои таланты оценил.
Клянусь, Испании родимой
Я никогда не посрамил.
Король: (прослушав со вниманьем дона)
А друг ваш тоже знаменит?
Дон Пердилло:
О да! В ином лишь роде,
Он дрочит.
Король:
Где ж он сокрыт?
Из темного угла доносятся кряхтенье и дребезжащий голос:
Я тут… Постой… Кончаю вроде…
Выходит из-за угла, застегивая штаны и, отстранив дона Пердилло, говорит:
Я сам себя рекомендую.
Я тоже много еб сначала,
Потом же, давши волю хую,
Я превратил его в мочало.
И дам не надо. Ну и пусть.
Теперь ебусь я наизусть.
Возбужденный король, приподнявшись в кресле, протягивает руку дону Дрочилло.
Король:
О, дон Дрочилло, вы поэт.
Дон Дрочилло:
О, мой сеньер, напротив, нет.
Сперва я ставлю пред собой
Портрет нагой прекрасной девы,
И под бравурные напевы
Дрочу я правою рукой.
Не много нужно тут уменья:
Кусочек мыла и терпенье.
С большим искусством я дрочу,
и хуем шпаги я точу.
На вопросительный взгляд короля продолжает:
Я дон Дрочилло знаменитый
И идеал испанских жен:
Мой хуй большой, то зверь сокрытый,
Когда бывает напряжен.
Однажды был тореадором,
Когда сломалась моя шпага,
Я жизнь окончить мог с позором,
Но тут спасла меня отвага.
Тотчас, совсем не растерявшись,
Свой длинный хуй я раздрочил
И сзади поведя атаку
Загнал быку по яйца в сраку,
Бык, обосравшись, тут же сдох.
Вся публика издала вздох.
Сам Фердинанд, сошедши с трона,
На хуй надел свою корону.
И Изабелла прослезилась,
При всех раз пять совокупилась.
Тряслись столбы тогда у трона,
С нее свалилася корона.
Дон Пердилло и король:
Скажите, дон нам не таясь,
И не скрывая ничего:
И королева усралась?
И кончились тут дни ее?
Дон Дрочилло:
О, нет! Синьора Изабелла
Перед народом только бздела,
И чтоб не портилась порфира,
Она терпела до сортира.
Король жестом усаживает женихов на диван и сам начинает хвастаться:
Король:
Мечу подобный правосудья,
Стоял мой член как генерал.
Легко не только что кольчугу,
Он даже панцырь пробивал.
Тогда в разгаре жизни бранной,
Во время штурма корабля,
Я повстречался с донной Анной,
И Анна сделалась моя.
С тех пор блаженством наслаждался,
Ее ебал и день и ночь.
Недолго с ней я развлекался,
И родилась Пизделла, дочь.
С шумом распахивается дверь и вбегает донна Ана. За ней степенно входит дочь короля донна Пизделла с ведерным бюстом и лошадиными бедрами, которыми она на ходу игриво покачивает, не замечая гостей. Королева говорит королю.
Королева:
На рынке сразу ото сна
Бродили не жалея ножек —
Купили разного говна
И полетань от мандовошек.
А в модельном магазине
Показал один приказчик
Интереснейший образчик
На великий хуй Дрочиллы.
Но цену заломил такую,
Что фору даст живому хую.
Король:
Немудрено. Вот дон Дрочилло.
Королева:
Ах!
(с деланым смущением прикрывает ладонью лицо растопыренными пальцами).
Король:
Не торопись, о курва.
Ведь знаю, ты под ним вспотеешь.
Представь сперва Пизделлу, дура,
А дать ему всегда успеешь.
Чтоб отвести от себя внимание, королева вытаскивает на середину дочь и представляет ее донам.
Королева:
Простите! Дочь моя, Пизделла,
Бордели все передрочила —
Имеет золотой диплом…
Ну, о гранд’ебле мы потом…
Оба дона:
Могу попробовать в новинку.
Пизделла:
Я не ебусь на дармовщинку.
Папаша брать велел рубли,
Чтоб на шарман не заебли.
Занавес опускается на некоторое время и вскоре поднимается. Зрители видят на сцене то, о чем загробным голосом вещает кто-то невидимый.
Голос:
Бог упокой дона Пердилло —
Погиб он как воин в бою.
Погибла и донна Пизделла
На дона Дрочилло хую.
Видно победоносное лицо дона Дрочилло. Действие окончено.
Медленно опускается занавес.
***
Пров Кузмич был малый видный,
В зрелом возрасте, солидный,
Остроумен и речист,
Только на хуй был не чист.

Еб с отъявленным искусством,
С расстановкой, с толком, с чувством,
И как дамский кавалер
На особенный манер.

Он сперва пизду погладит,
А потом уж хуй приладит,
Нежно ткнет он, извинясь,
И ебет не торопясь.

Он не брезговал интригой
Ни с кухаркой, ни с портнихой,
Но немало светских дам
Привлекал к своим мудям.

Раз решили дамы хором
Так за чайным разговором:
— Пров Кузмич -герой-мужчина,
С ним не ебля, а малина.

Раз в осенний длинный вечер,
Натянувши плед на плечи,
Взяв лимону, коньяку
Ближе сел он к огоньку.

Вечер проходил шикарно…
Ароматный дым сигарный
Отвлекал его мечты
От житейской суеты.

Вдруг с опухшей пьяной рожей
Появился из прихожей
Его заспанный лакей —
Старикашка Патрикей.

— Что тебе, хрен старый, надо? —
Пров спросил его с досадой.
На полученный вопрос
Пробурчал он:-Вам письмо-с.

«Милый Пров,- письмо гласило, —
Всю неделю я грустила.
Под конец вся извелась
Оттого, что не еблась.

Если ты, блядун, обманешь,
К своей Дуне не заглянешь,
То, поверь мне, не совру,
Дам я кучеру Петру.

Приезжай ко мне, мой милый,
Наслаждаться своей силой —
Ебли страстно жажду я,
В плешь целую, вся твоя.

Пров Кузмич тут прифрантился,
Красоту навел, побрился
Закрутивши ус в кольцо,
Важно вышел на крыльцо.

— Эй, ебена мать, возница, —
Гаркнул он, и колесница,
Подняв пыль над мостовой,
Понесла его стрелой.

Он у ней, она в постели,
И на нежном ее теле
Между двух изящных ног
Оттеняется пушок.

Пров Кузмич развеселился
Ближе к боку привалился,
Начал к деве приставать,
За пизду ее хватать,

Тут, о ужас, хуй обмяк,
Скисла, сморщилась залупа,
Яйца — нечего пощупать.
В общем -дрянь, а не елдак.

Пров Кузмич мой загрустил,
С горя аж слезу пустил,
В хуй, совсем уже не веря,
Он поплелся молча к двери.

— Что ты, мой миленок, Пров?
Али хуем не здоров?
— Эх, Дуняш, пришла беда:
Отъеблась моя елда.

Ты, худой или дородный,
Помни: с дамой благородной
Не ложись ее ебать,
Раз не может хуй стоять.
***
В престольный град, в синод священный
От паствы из села смиренно
Старухи жалобу прислали
И в ней о том они писали:

Наш поп Паисий, мы не рады,
Все время святость нарушает:
Когда к нему приходят бабы,
Он их елдою утешает.

К примеру, девка или блядь,
Или солдатка, иль вдовица
Придет к нему исповедать,
То с ней такое приключится.

Он крест святой кладет пониже
И заставляет целовать.
А сам подходит сзади ближе
И начинает их ебать.

Тем самым святость нарушет,
Он нас от веры отлучает.
И нам де нет святой услады —
Уж мы ходить туда не рады.

Заволновался весь синод,
Сам патриарх, воздевши длани,
Вскричал:»Судить, созвать народ.
Средь нас не место этой дряни».

Суд скорый тутже сосоялся,
Народ честной туда собрался…
И не одной вдове, девице
С утра давали тут водицы.

Решили дружно, всем синодом
И огласили пред народрм
Отцу за неуемный блуд
Усечь ебливый, длинный уд.

Но милосердие любя,
Оставить в целости мудя.
Для испускания мочи
Оставить хуя полсвечи.

Казнь ту завтра совершить
И молитву сотворить.
А чтоб Паисий не сбежал,
За ним сам клитор наблюдал.

Старух ругают:»Вот паскуды.
У вас засохли все посуды.
Давно пора вам умирать,
А вы беднягу убивать.»

Всю ночь не спали на селе
Паисий, клитор — на челе
Морщинок ряд его алел —
Он друга своего жалел.

Однако плаху изготовил,
Секиру остро наточил
И честно семь вершков отмеря
Позвал для казни ката-зверя.

И вот Паисий перед плахой
С поднятой до лица рубахой.
А уд, не ведая беды
Восстал, увидев баб ряды.

Сверкнув, секира опустилась…
С елдой же вот что приключилось:
Она от страха вся осела —
Секира мимо пролетела.

Но поп Паисий испугался
И от удара топора
Он с места лобного сорвался
Бежать пустился со двора.

Три дня его искали всюду.
Через три дня нашли в лесу,
Где он на пне сидел и муду
Святые псалмы пел в бреду.

Год целый поп в смущенье был,
Каких молебнов не служил,
Но в исповеди час не мог
Засунуть корешок меж ног.

Его все грешницы жалели
И помогали, как умели,
Запрвить снова так и сяк
Его ослабнувший елдак.

Жизнь сократила эта плаха
Отцу Паисию. Зачах
Хотя и прежнего размаха
Достиг он в этаких делах.

Теперь, как прежде он блудил,
И не одну уж насадил…
Но все ж и для него, чтецы
Пришла пора отдать концы.

На печку слег к концу от мира.
В углу повесил образок,
И так прием вел пастве милой,
Пока черт в ад не уволок.

Он умер смертию смешною:
Упершись хуем в потолок,
И костенеющей рукою
Держа пизду за хохолок.

Табак проклятый не курите,
Не пейте, братие, вина.
А только девушек ебите —
Святыми будете, как я.
***
Жил-был сельский поп Вавила.
Уж давненько это было.
Не скажу вам как и где
И в каком-иаком селе.

Поп был крепкий и дородный,
Вид имел он благородный,
Выпить — тоже не дурак.
Лишь имел плохой елдак.

Очень маленький, мизерный.
Так, хуишко очень скверный —
И залупа не стоит,
Как сморчок во мху торчит.

Попадья его Ненила
Как его не шевелила,
Чтобы он ее поеб —
Ни хуя не может поп.

Долго с ним она возжалась:
И к знахаркам обращалась,
Чтоб поднялся хуй попа.
Не выходит ни кляпа.

А сама-то мать Ненила
Хороша и похотлива.
Ну и стала всем давать —
Словом сделалася блядь.

Стала вовсе ненаебна
Ненасытная утроба.
Кто уж, кто ее не еб:
Сельский знахарь и холоп,

Целовальник с пьяной рожей,
И приезжий и прохожий,
И учитель и батрак —
Все совали свой елдак.

Благочинному давала —
И того ей стало мало:
Захотела попадья
Архирейского хуя.

Долго думала Ненила,
Наконец-таки решила
В архирейский двор сходить
И владыке доложить,

Что с таким де неуклюжим
Жить не хочет она мужем,
Что ей лучше в монастырь,
А не то, так и в Сибирь.

Собралась как к богомолью:
Захватила хлеба с солью.
И отправилась пешком
В архирейский летний дом.

Долго ль, скоро она шла,
Наконец и добрела.
Встретил там ее келейник,
Молодой еще кутейник.

Три с полтиной взял он с ней,
Обещав, что архирей
Примет сам ее прилично
И прошенье примет лично.

После в зал ее отправил
И в компании оставил
Эконома-старика,
Двух пресвитеров, дьяка.

Встали все со страхом рядом.
Сам отправился с докладом.
И вот из царственных дверей
Показался архирей.

Взор суров, движенья строги.
Попадья тут прямо в ноги:
— Помоги, владыко, мне.
Но прошу наедине.

Лишь поведать свое горе, —
Говорит с тоской во взоре.
И повел ее аскет
В свой отдельный кабинет.

Там велел сказать в чем дело.
Попадья довольно смело
Говорит, что уж лет пять
Поп не мог ее ебать.

Хуй его уж не годится,
А она должна томиться
Жаждой страсти столько лет.
Был суровый ей ответ:

— Что же муж твой что ли болен?
Иль тобою недоволен?
Может быть твоя пизда
Не годится никуда?

— Нет, помилуйте, владыка, —
Отвечает тут затыка, —
Настоящий королек,
Не угодно ли разок?

Тут скорехонько Ненила
Архирею хуй вздрочила,
Юбку кверху подняла
И сама под ним легла.

Толстой жопой подъезжала,
Как артистка поддавала…
Разошелся архирей
Раз четырнадцать над ней.

— Хороша пизда, не спорю.
И помочь твоему горю
Я готов и очень рад, —
Говорит святой прелат.

— Все доподлинно узнаю,
Покажу я негодяю.
Коли этаких не еть —
Значит вкуса не иметь.

Быть глупее идиота.
Как придет тебе охота —
Полечу тебя опять…
Чур, как нынче поддавать.

И довольна тем Ненила,
Что от святости вкусила,
Архирея заебла —
Веселей домой пошла.

А его преосвященство
Созывал все духовенство
Для решенья многих дел.
Между прочим повелел:

Чтоб дознанье учинили
Об одном попе Вавиле.
Верно ль то, что будто он
Еть способности лишен?

И об этом донесенье
Дать ему без промедленья.
Так недели две прошло.
Спать ложилося село,

Огоньки зажгли по хатам…
Благочинный с депутатом
К дому попа подъезжали
И Вавилу вызывали.

— Здравствуй, сельский поп Вавила,
Мы де вот зачем пришли:
На тебя пришел донос,
Неизвестно кто принес.

Будто хуем не владеешь,
Будто еть ты не умеешь,
И от этого твоя
Горе терпит попадья.

Что на это нам ты скажешь?
Завтра утром нам покажешь
Из-за ширмы свой елдак,
Чтоб решать могли мы так:

Можешь ли ебать ты баб?
Или хуй совсем ослаб?
А теперь нам только нужен
Перед сном хороший ужин.

Подан карп, уха стерляжья…
Спинка в соусе лебяжья…
Поболтали, напились,
Да и спать все улеглись.

На другой день утром рано
Солнце вышло из тумана.
Благочиный, депутат
Хуй попа смотреть спешат.

Поп Вавила тут слукавил
И за ширмою поставил
Агафона-батрака,
Ростом в сажень мужика.

И тогда перед попами
Хуй с огромными мудями
Словно гири выпер вон
Из-за ширмы Агафон.

— Что-то мать с тобой случилось?
Ты на это пожурилась? —
Благочинный вопросил
И Ненилу пригласил.

Посмотреть на это чудо, —
Тут и весу-то с полпуда,
И не только попадья,
Но сказать дерзаю я,

Что любая бы кобыла
Елду эту полюбила.
И не всякая пизда
Это выдержит всегда.

— Ах, мошенник, ах, подлец.
Обманул он вас, отец.
Это хуй ведь Агафона,
И примета слева, вона…

Бородавка, мне ль не знать?
Что ты врешь, ебена мать?
Так воскликнула Ненила,
И всему конец тут было.
***
Я пишу тебе, сестрица,
Только быль- не небылицу.
Расскажу тебе точь в точь,
Шаг за шагом брачну ночь.

Ты представь себе, сестрица,
Вся дрожа, как голубица,
Я стояла перед ним,
Перед коршуном лихим.

Словно птичка трепетало
Сердце робкое во мне,
То рвалось, то замирало…
Ах, как страшно было мне.

Ночь давно уже настала,
В спальне тьма и тишина,
И лампада лишь мерцала
Перед образом одна.

Виктор вдруг переменился,
Стал как-будто сам не свой,
Запер двери, возвратился,
Сбросил фрак с себя долой.

Побледнел, дрожит всем телом,
С меня кофточку сорвал…
Защищалась я несмело —
Он не слушал, раздевал.

И бесстыдно все снимая,
Он мне щупал шею, грудь,
Целовал меня, сжимая,
Не давал мне вздохнуть.

Наконец, поднял руками,
На кроватку уложил.
«Полежу немного с Вами»,
весь дрожа он говорил.

После этого любовно
Принялся со мной играть.
А потом совсем нескромно
Стал рубашку поднимать.

И при этом полегоньку
На меня он сбоку лег.
И старался по-маленьку
Что-то вставить между ног.

Я боролась, защищалась,
Отбивалася рукой —
Под рукою оказался
Кто-то твердый и живой.

И совсем не поняла я,
Почему бы это стало:
У супруга между ног
Словно вырос корешок.

Виктор все меня сжимая
Мне покоя не давал, —
Мои ноги раздвигая,
Корешок туда совал.

Я из силы выбивалась,
Чтоб его с себя столкнуть.
Но напрасно я старалась —
Он не дал мне и вздохнуть.

Вся вспотела, истомилась
И его не в силах сбить,
Со слезами я взмолилась,
Стала Виктора просить.

Чтоб он так не обращался,
Чтобы вспомнил он о том,
Как беречь меня он клялся
Еще бывши женихом.

Но моленьям не внимая,
Виктор мучить продолжал:
Что-то с хрустом разрывая
Корешок в меня толкал.

Я от боли содрогнулась…
Виктор крепче меня сжал,
Что-то будто вновь рванулось
Внутрь меня. Вскричала я.

Корешок же в тот же миг
Будто в сердце мне проник.
У меня дыханье сжало,
Я чуть-чуть не завизжала.

Дальше было что — не знаю,
Не могу тебе сказать.
Мне казалось: начинаю
Я как будто умирать.

После этой бурной сцены
Я очнулась, как от сна.
От какой-то перемены
Сердце билось, как волна.

На сорочке кровь алела,
А та дырка между ног
Стала шире и болела,
Где забит был корешок.

Любопытство — не порок.
Я, припомнивши все дело,
Допытаться захотела:
Куда делся корешок?

Виктор спал. К нему украдкой
Под сорочку я рукой.
Отвернула… Глядь, а гадкий
Корешок висит дугой.

На него я посмотрела,
Он сложился грустно так.
Под моей рукой несмелой
Подвернулся как червяк.

Ко мне смелость возвратилась —
Был не страшен этот зверь.
Наказать его хотелось
Хорошенько мне теперь.

Ухватив его рукою,
Начала его трепать.
То сгибать его дугою,
То вытягивать, щипать.

Под рукой он вдруг надулся,
Поднялся и покраснел.
Быстро прямо разогнулся,
И как палка затвердел.

Не успела я моргнуть, —
На мне Виктор очутился:
Надавил мне больно грудь,
Поцелуем в губы впился.

Стан обвил рукою страстно,
Ляжки в стороны раздвинул,
И под сердце свой ужасный
Корешок опять задвинул.

Вынул, снова засадил,
Вверх и стороны водил,
То наружу вынимал,
То поглубже вновь совал.

И прижав к себе руками,
Все что было, сколько сил,
Как винтом между ногами
Корешком своим водил.

Я как птичка трепетала,
Но не в силах уж кричать,
Я покорная давала
Себя мучить и терзать.

Ах, сестрица, как я рада,
Что покорною была:
За покорность мне в награду
Радость вскорости пришла.

Я от этого страданья
Стала что-то ощущать.
Начала терять сознанье,
Стала точно засыпать.

А потом пришло мгновенье…
Ах, сестрица, милый друг,
Я такое наслажденье
В том почувствовала вдруг.

Что сказать про то нет силы
И пером не описать.
Я до смерти полюбила
Так томиться и страдать.

За ночь раза три бывает,
И четыре, даже пять
Милый Виктор заставляет
Меня сладко трепетать.

Спать ложимся, первым делом
Муж начнет со мной играть,
Любоваться моим телом,
Целовать и щекотать.

То возьмет меня за ножку,
То мне грудку пососет…
В это время понемножку
Корешок его растет.

А как вырос, я уж знаю,
Как тут надо поступать:
Ноги шире раздвигаю,
Чтоб поглубже загонять.

Через час-другой, проснувшись,
Посмотрю, мой Виктор спит.
Корешок его согнувшись
Обессилевший лежит.

Я его поглажу нежно,
Стану дергать и щипать.
Он от этого мятежно
Поднимается опять.

Милый Виктор мой проснется,
Поцелует между ног.
Глубоко во мне забьется
Его чудный корешок.

На заре, когда так спится,
Виктор спать мне не дает.
Мне приходится томиться,
Пока солнышко взойдет.

Ах, как это симпатично.
В это время корешок
Поднимается отлично
И становится как рог.

Я спросонок задыхаюсь,
И тогда начну роптать.
А потом, как разыграюсь,
Стану мужу помогать.

И руками, и ногами
Вокруг него я обовьюсь,
С грудью грудь, уста с устами,
То прижмусь, то отожмусь.

И сгорая от томленья,
С милым Виктором моим
Раза три от наслажденья
Замираю я под ним.

Иногда и днем случится —
Виктор двери на крючок,
На диван со мной ложится
И вставляет корешок.

А вчера, представь, сестрица,
Говорит мне мой супруг:
Прочитал я в газете
О восстании славян.

И какие только муки
Им пришлось переживать,
Когда их башибузуки
На кол начали сажать.

— Это верно очень больно? —
Мне на ум пришло спросить.
Рассмеялся муж невольно
И… задумал пошутить.

— Надувает нас газета, —
Отвечает мне супруг, —
Что совсем не больно это
Докажу тебе мой друг.

Я не турок, и, покаюсь,
Дружбу с ними не веду,
А на кол, уж я ручаюсь,
И тебя я посажу.

Обхватил меня руками
И на стул пересадил.
Вздернул платье и рукою
Под сиденье подхватил.

Приподнял меня, поправил
Себе что-то, а потом
Поднял платье и заставил
На колени сесть верхом.

Я присела, и случилось,
Что все вышло по его:
На колу я очутилась
У супруга своего.

Это вышло так занятно,
Что нет сил пересказать.
Ах, как было мне приятно
На нем прыгать и скакать.

Сам же Виктор, усмехаясь
Своей шутке, весь дрожал.
И с коленей, наслаждаясь,
Меня долго не снимал.

— Подожди, мой друг Анетта,
Спать пора нам не пришла.

Не уйдет от нас подушка,
И успеем мы поспать.
А теперь не худо, душка,
Нам в лошадки поиграть.

— Как, в лошадки? Вот прекрасно!
Мы не дети, — я в ответ.
Тут он обнял меня страстно
И промолвил: — Верно, нет.

Мы не дети, моя милка,
Но представь же, наконец,
Будешь ты моя кобылка,
А я буду жеребец.

Покатилась я со смеху.
Он мне шепчет: «Согласись.
А руками для успеху
На кроватку обопрись».

Я нагнулась. Он руками
Меня крепко обхватил.
И мне тут же меж ногами
Корешок свой засадил.

Вновь в блаженстве я купалась,
С ним в позиции такой.
Все плотнее прижималась,
Позабывши про покой.

Я большое испытала
Удовольствие опять.
Всю подушку искусала
И упала на кровать.

Здесь письмо свое кончаю.
Тебе счастья я желаю.
Выйти замуж и тогда
Быть довольною всегда.
***
— Отец духовный, с покаяньем
Я прийти к тебе спешу.
С чистым, искренним признаньем
Я о помощи прошу.

— Кайся, кайся, дочь моя,
Не скрывай, не унывай,
Рад я дочери помочь.

— От младенчества не знала,
Что есть хитрость и обман:
Раз с мужчиною гуляла,
Он завел меня в чулан.

— Ай да славный молодец.
Кайся, расскажи конец.
К худу он не приведет:
Что-то тут произойдет?

— «Катя, ангел, — он сказал, —
Я в любви тебе клянусь!»
Что-то твердое совал,
Я сейчас еще боюсь.

— Кайся дальше, не робей,
Кайся, Катя побыстрей.
Будь в надежде на прощенье.
Расскажи про приключенье.

Что-то в ноги мне совал,
Длинно, твердо, горячо.
И, прижавши, целовал
Меня в правое плечо.

В то же время как ножом
Между ног мне саданул,
Что-то твердое воткнул,
Полилася кровь ручьем.

— Кайся, кайся, честь и слава.
Вот примерная забава.
Ай да славный молодец.
Расскажи теперь конец.

— Он немного подержал,
Хотел что-то мне сказать,
А сам сильно так дрожал.
Я хотела убежать.

— Вот в чем дело состоит.
Как бежать, когда стоит?
Ты просящим помогай:
Чего просят, то давай.

— Он меня схватил насильно,
На солому уложил,
Целовал меня умильно
И подол заворотил.

— Ай да славный молодец!
Кайся, расскажи конец.
К худу он не приведет,
Что потом произойдет?

— Потом ноги раздвигал,
Лег нахально на меня,
Что-то промеж ног совал,
Я не помнила себя.

— Ну, что дальше? Поскорей
Кайся, кайся, не робей.
Я и сам уже дрожу,
Будто на тебе лежу.

Кайся,кайся,браво,браво!
Кайся, кайся, честь и слава!
Ах, в каком я наслажденьи,
Что имела ты терпенье.

— Сердцем к сердцу, губы вместе.
Целовалися мы с ним.
Он водил туда раз двести
Чем-то твердым и большим.

— Ай да славный молодец!
Кайся, расскажи конец.
Это опытный детина,
Знал где скрытая святыня.

— Мы немного полежали…
Вдруг застала меня мать.
Мы с ним оба задрожали,
А она меня ругать.

— Ах, хрычевка, старый пес,
Зачем пес ее принес?
Он немного отдохнул бы
Да разок еще воткнул бы.

— Ах, безумна,- мать вскричала, —
Недостойная ты дочь.
Вся измарана рубашка…
Как тут этому помочь?

— Берегла б свою, хрычевка,
Что за дело до другой?
Злейший враг она. Плутовка.
Подождала б час-другой.

— Так пошла я к покаянью:
Обо всем тебе открыть,
И грезам моим прощенье
У тебя отец просить.

— Дочь моя. Тебя прощаю.
Нет греха. Не унывай.
В том тебе я разрешаю,
Если просят, то давай!
***
Спи мой хуй толстоголовый,
Баюшки-баю,
Я тебе, семивершковый,
Песенку спою.

Стал расти ты понемногу
И возрос, мой друг,
Толщиной в телячью ногу,
Семь вершков в длину.

Помнишь ли, как раз попутал
Нас лукавый бес?
Ты моей кухарке Домне
В задницу залез.

Помнишь ли, как та кричала
Во всю мощь свою,
И недели три дристала,
Баюшки баю.

Жизнь прошла, как пролетела,
В ебле и блядстве.
И теперь сижу без дела
В горе и тоске.

Плешь моя, да ты ли это?
Как ты изъеблась?
Из малинового цвета
В синий облеклась.

Вы, муде, краса природы,
Вас не узнаю…
Эх, прошли былые годы.
Баюшки-баю.

Вот умру, тебя отрежут,
В Питер отвезут.
Там в Кунст-камеру поставят,
Чудом назовут.

И посмотрит люд столичный
На всю мощь твою.
Экий,- скажут, — хуй отличный.
Баюшки-баю.
***
— Ебена мать, — кричат, когда штурмуют,
— Ебена мать, — кричит, тот кого бьют,
— Ебена мать, — кричат, когда рожают,
— Ебена мать, — кричат, когда ебут.

«Ебена мать» под русскою короной,
«Ебеной матерью» зовут и Агафона,
Хоть знают все, что Фоньку не ебут,
Но все ж «ебеной матерью» зовут.

«Ебена мать» для русского народа
Что мясо в щах, что масло в каше.
С ней наша жизнь намного веселей
И сказанное краше.
***
Жаркий день мерцает слабо,
Я гляжу в окно.
За окошком серет баба,
Серет, блядь, давно.

Из ее огромной сраки
Катыхи плывут…
Полупьяные ребята
Девку еть ведут.

Девка пышется задором,
«Матушка»,- орет,
Прислонившийся к забору
Мужичок блюет…

За рекой расплата в драке,
Телка в лужу ссыт.
Две сукотные собаки —
Вот вам сельский быт.
***
Пролог

О вы, замужние, о вдовы,
О девки с целкой наотлет!
Позвольте мне вам наперед
Сказать о ебле два-три слова.

Ебитесь с толком, аккуратно,
Чем реже еться, тем приятней,
Но боже вас оборони
От беспорядочной ебни!

От необузданной той страсти
Пойдут и горе, и напасти,
И не насытит вас тогда
Обыкновенная елда.

К прологу (дополнение)

Блажен, кто смолоду ебет
И в старости спокойно серет
Кто регулярно водку пьет
И никому в кредит не верит.

Природа женщин наградила:
Богатство, славу им дала,
Меж ног им щелку прорубила
И ту пиздою назвала.

Она для женщины игрушка,
На то названье ей пизда.
И как мышиная ловушка,
Для всех открытая всегда.

Она собой нас всех прельщает,
Манит к себе толпы людей,
И бедный хуй по ней летает,
Как по сараю воробей.

Часть 1

Дом двухэтажный занимая
В родной Москве жила-была
Вдова — купчиха молодая,
Лицом румяна и бела.

Покойный муж ее мужчиной
Еще не старой был поры.
Но приключилася кончина
Ему от жениной дыры.

На передок все бабы слабы,
Скажу, соврать вам не боясь.
Но уж такой ебливой бабы
Никто не видел отродясь!

Покойный муж моей купчихи
Был парень безответный, тихий
И слушая жены наказ
Ее еб в сутки десять раз.

Порой он ноги чуть волочит,
Хуй не встает, хоть отруби.
Она и знать того не хочет:
Хоть плач, а все-таки еби!

Подобной каторги едва ли
Смог вынесть кто. Вот год прошел
И бедный муж в тот мир ушел,
Где нет ни ебли ни печали.

Вдова, не в силах пылкость нрава
И буйной страсти обуздать,
Пошла налево и направо
И всем и каждому давать.

Ее ебли и пожилые,
И старики, и молодые,
А в общем все кому не лень
Во вдовью лазили пиздень.

Три года ебли бесшабашной,
Как сон для вдовушки прошли.
И вот томленья муки страстной
И грусть на серлце ей легли.

И женихи пред ней скучают,
Но толку нет в них ни хуя.
И вот вдова грустит и плачет,
И льется из очей струя.

И даже в еблишке обычной
Ей угодить никто не мог:
У одного хуй неприличный,
А у другого короток.

У третьего — уж очень тонок,
А у четвертого — муде
Похоже на пивной бочонок
И больно бьется по манде.

То сетует она на яйца —
Не видно, словно у скопца.
То хуй короче чем у зайца…
Капризам, словом, нет конца.

И вот по здравому сужденью
Она к такому заключенью
Не видя толку уж ни в ком,
Пришла, раскинувши умом:

«Мелки в наш век пошли людишки —
Хуев уж нет — одни хуишки,
Но нужно мне иль так,иль сяк
Найти себе большой елдак!

Мне нужен муж с такой елдою,
Чтоб еть когда меня он стал,
Под ним вертелась я юлою,
И зуб на зуб не попадал!»

И, рассуждая так с собою,
Она решила сводню звать —
И та сумеет отыскать
Мужчину с длинною елдою!

Часть 2

В замоскворечье, на Полянке
Стоял домишко в два окна.
Принадлежал тот дом мещанке
Матрене Марковне. Она

Тогда считалася сестрицей
Преклонных лет, а все девицей.
Свершая брачные дела —
Столичной сводницей была.

Иной купчихе — бабе сдобной,
Живущей с мужем-стариком, —
Устроит Марковна удобно
Свиданье с ебарем тайком.

Иль по другой какой причине
Жену свою муж не ебет,
Она тоскует по мужчине,
И ей Матрена хуй найдет.

Иная в праздности тоскуя
Захочет для забавы хуя,
Матрена снова тут как тут,
Глядишь, красотку уж ебут!

Мужчины с ней сходили в сделку.
Иной захочет (гастроном!)
Свой хуй полакомить, и целку
К нему ведет Матрена в дом.

И вот за этой, всему свету
Известной, сводней вечерком
Вдова отправила карету
И ждет Матрену за чайком.

Вошедши, сводня поклонилась,
На образа перекрестилась
И так промолвила, садясь,
К купчихе нашей обратясь:

«Зачем прислала, говори!
Иль до меня нужда какая?
Изволь, хоть душу заложу,
А уж тебе я услужу!

Коль хочешь, женишка устрою,
Иль просто чешется манда?
И в этот раз, как и всегда
Могу помочь такому горю.

Без ебли, милая, зачахнешь,
И жизнь вся станет не мила.
Но для тебя я припасла
Такого ебаря, что ахнешь!»

«Спасибо, Марковна, на слове,
Хоть ебарь твой и наготове,
Но мне навряд ли он придется,
Хотя и хорошо ебется.

Мне нужен крепкий хуй, здоровый,
Не меньше десятивершковый,
Не дам я каждому хую
Посуду пакостить свою!»

Матрена табаку нюхнула,
О чем-то тяжело вздохнула,
И помолчав минуты две,
На это молвила вдове:

«Трудненько, милая, трудненько,
Такую отыскать елду.
Ты с десяти-то сбавь маленько,
Вершков тка на восемь — найду!

Есть у меня тут на примете
Один парнишка, ей же ей,
Не отыскать на белом свете
Такого хуя у людей.

Сама я, грешница, узрела
Намедни хуй у паренька,
Как увидала — обомлела!
Как есть — пожарная кишка!

У жеребца — и то короче,
Ему бы им не баб ебать,
А той елдой восьмивершковой
По закоулкам крыс гонять.

Сам парень — видный и здоровый,
Тебе, красавица, подстать.
И по фамильи благородный,
Лука его, Мудищев, звать.

Но вот беда, теперь Лукашка
Сидит без брюк и без сапог.
Все пропил в кабаке, бедняжка,
Как есть до самых до порток.»

Вдова восторженно внимала
Рассказу сводни о Луке
И сладость ебли предвкушала
В мечтах о длинном елдаке.

Затем уж, сваху провожая,
Она промолвила, вставая:
«Матрена, сваха дорогая,
Будь для меня как мать родная,
Луку Мудищева найди
И поскорее приведи!

Дам денег, сколько ни захочешь,
Уж ты, конечно, похлопочешь.
Одень приличнее Луку
И завтра будь с ним к вечерку».

Четыре радужных бумажки
Дала вдова ей ко всему,
И попросила без оттяжки
Уж поутру сходить к нему.

Часть 3

В ужасно грязной и холодной
Коморке, возле кабака,
Жил вечно пьяный и голодный
Вор, пшик и выжига — Лука.

Впридачу бедности отменной
Лука имел еще беду —
Величины неимоверной
Восьмивершковую елду.

Ни молодая, ни старуха,
Ни блядь, ни девка-потаскуха
Узрев такую благодать,
Ему не соглашалась дать.

Хотите нет, хотите верьте,
Но про Луку пронесся слух,
Что он елдой своей до смерти
Заеб каких-то барынь двух!

И с той поры, любви не зная,
Он одинок на свете жил,
И хуй свой длинный проклиная,
Тоску-печаль в вине топил.

Позвольте сделать отступленье
Назад мне, с этой же строки,
Чтоб дать вам вкратце представленье
О роде-племени Луки.

Весь род Мудищевых был древний,
И предки бедного Луки
Имели вотчины, деревни
И пребольшие елдаки.

Один Мудищев был Порфирий,
При Иоанне службу нес,
И поднимая хуем гири,
Порой смешил царя до слез.

Второй Мудищев звался Саввой
Он при Петре известен стал
За то, что в битве под Полтавой
Елдою пушки прочищал.

Царю же неугодных слуг
Он убивал елдой как мух.

При матушке Екатерине
Благодаря своей хуине
Отличен был Мудищев Лев
Как граф и генерал-аншефр.

Свои именья, капиталы
Спустил уже Лукашкин дед.
И наш Лукашка, бедный малый,
Остался нищим с малых лет.

Судьбою не был он балуем,
И про него сказал бы я —
Судьба его снабдила хуем,
Не дав впридачу ни хуя!

Часть 4

Настал уж вечер дня другого.
Купчиха гостя дорогого
В гостинной с нетерпеньем ждет,
А время медленно идет.

Пред вечерком она помылась
В пахучей розовой воде,
И чтобы худа не случилось,
Помадой смазала в пизде.

Хотя ей хуй большой не страшен,
Но тем не менее ввиду
Такого хуя, как Лукашин,
Она боялась за пизду.

Но, чу! Звонок! Она вздрогнула…
И гость явился ко вдове…
Она в глаза ему взглянула,
И дрожь почудилась в манде.

Пред ней стоял, склонившись фасом,
Дородный,видный господин.
Он прохрипел пропитым басом:
«Лука Мудищев, дворянин.»

Вид он имел молодцеватый
Причесан, тщательно побрит,
И не сказал бы я, ребята,
Что пьян, а все-таки — разит…

«Весьма приятно, очень рада,
Про вас молва уже прошла.»
Вдова смутилась до упаду,
Сказав последние слова.

Так продолжая в том же смысле,
Усевшись рядышком болтать,
Вдова одной терзалась мыслью —
Скорей бы еблю начинать.

И находясь вблизи с Лукою,
Не в силах снесть томленья мук,
Полезла вдовушка рукою
В карман его широких брюк.

И под ее прикосновеньем
Хуй у Луки воспрянул вмиг,
Как храбрый воин пред сраженьем —
Могуч, и грозен и велик.

Нащупавши елдак, купчиха
Мгновенно вспыхнула огнем
И прошептала нежно, тихо
К нему склонясь:»Лука, пойдем!»

И вот уж, не стыдясь Луки,
Снимает башмаки и платье
И, грудей обнажив соски,
Зовет Луку в свои объятья.

Лука тут сразу разъярился
И на купчиху устремился,
Тряся огромную елдой
Как смертоносной булавой.

И бросив на кровать с размаху,
Заворотивши ей рубаху,
Всем телом на нее налег,
И хуй задвинул между ног.

Но тут игра плохою вышла,
Как будто ей всадили дышло,
Купчиха вздумала кричать
И всех святых на помощь звать.

Она кричит- Лука не слышит.
Она еще сильней орет.
Лука,как мех кузнечный дышит,
И все ебет, ебет, ебет!

Услышав эти крики, сваха
Спустила петлю у чулка
И шепчет, все дрожа от страха:
«Ну, знать, заеб ее Лука!»

Матрена в будуар вбегает,
Купчиха выбилась из сил —
Лука ей в жопу хуй всадил,
Но еть бедняжку продолжает!

Матрена, в страхе за вдовицу
Спешит на выручку в беде
И ну колоть вязальной спицей
Луку то в жопу, то в муде.

Лука воспрянул львом свирепым,
Матрену на пол повалил
И длинным хуем, словно цепом
Ее по голове хватил.

Но тут купчиха изловчилась,
(она еще жива была)
В муде Лукашины вцепилась
И их совсем оторвала.

Но все же он унял старуху,
Своей елдой убил как муху,
В одно мгновенье, наповал.
И сам безжизненный упал!

Эпилог

Наутро там нашли три трупа —
Матрена, распростершись ниц,
Вдова, разъебана до пупа,
Лука Мудищев без яиц
И девять пар вязальных спиц.

Был труп Матрены онемевший,
С вязальной спицей под рукой,
Хотя с пиздою уцелевшей,
Но все с проломанной башкой!
***
Вот в чём, прекрасная, найдёшь ты утешенье,
Единым кончишь сим ты всё своё мученье:
Лекарство, кое я хочу тебе сказать,
И скорбь твою смягчит, и будет утешать.
Со многими уже те опыты бывали,
Единым способом все скорби исцеляли;
Беды забвенны все в ту сладкую минуту,
Я жизнь уж забывал и всю тоску релюту,
Узря, лекарство то сколь много утешает;
Есть сладость такова, чего твой дух не знает;
Ты можешь чрез сиё лекарство то узнать;
Изволь слова стихов начальных прочитать.
***
Единая для всех, красавица, утеха,
Без коей никогда не можешь пребывать,
И верно я о том скажу тебе без смеха:
Смотри ты первых строк что литеры гласят.
***
Полу женску коль случится
От любви занемочь,
Есть вот способ, чем лечиться,
Брени все другие прочь!
Избавлялись тем уж многи,
Тем лечились сами боги,
Ето сделай хоть чрез лесть:
Сила в первых словах есть.
***
Ходила девушка во храм оракул вопрошать,
Узнать, чем можно ей себя от бледности спасать.
Ей слышится ответ: «К леченью способ весь,
Моя красавица, в начальных словах здесь.»
***
Позволь, Кларисса, мне списать с тебя портрет,
Которого и различать не будет свет,
Столь чрезвычайно он с тобою будет сходен.
И верь, что будет он тебе весьма угоден:
Я напишу его без кисти и чернил,
И так, чтоб он с тобой конечно сходен был.
Но отгадай, чем мы портреты те рисуем?
Ответ Клариссы: хуем.
***
Муж спрашивал жены, какое делать дело:
«Нам ужинать сперва иль еться зачинать?»
Жена ему на то: «Ты сам изволь избрать.
Но суп ещё кипит, жаркое не поспело».
***
Поначалу «аз» да «буки»,
А потом хуишко в руки.
***
Ученье — свет,
А в яйцах — сила.
***
Горюет девушка, горюет день и ночь,
Не знает, чем помочь:
Такого горя с ней и с роду не бывало:
Два вдруг не лезут, а одного так мало.
***
Ебёна мать не то значит, что мать ебёна,
Ебёной матерью зовут и Агафона,
Да не ебут его; хотя ж и разъебать,
Всё он пребудет муж, а не ебёна мать!

Ебёна мать ту тварь ебёну означает,
Из бездны коея людей хуй извлекает.
Вот тесный смысл сих слов; но смысл пространный знать
Не может о себе сама ебёна мать!

Ебёна мать в своём лишь смысле не кладётся,
А в образе чужом повсюду кстати гнётся.
Под иероглиф сей всё можно пригибать,
Синонима есть всем словам ебёна мать.

Ебёна мать как соль телам, как масло каши,
Вкус придает речам, беседы важит наши.
ебёна может мать период дополнять,
Французское жан футр у нас ебёна мать.

Ебёна мать тогда вставляют люди вскоре,
Когда случается забыть что в разговоре;
Иные и святых не вспомнив, как назвать,
Ткнув пальцем к лбу, гласят: как бишь, мать?

Ебёна мать ещё так кстати говорится,
Когда разгневанный с кем взапуски бранится;
Но естьли и любовь надлежит оказать,
То ж, но нежней скажи: А! Брат, ебёна мать!!!

Ебёна мать уж ты! — значит к тебе презренье,
Уж я ебёна мать – значит к себе почтенье,
Что за ебёна мать? — есть недоумевать,
А храбрости есть знак: Кто нас! Ебёна мать!

Ебёна мать дурак! — в проступке есть улика,
Дурак ебёна мать! — значит вина велика;
Я дам ебёна мать! — то значит угрожать,
А не хотеть, вот так: О! Ох! Ебёна мать!

Ебёна мать значит и сердце умиленно;
Как кто раскается в грехах своих смиренно,
Из глубины души начнёт вон изгонять
С пороком те слова: Ах! Я ебёна мать!

Ебёна мать ещё присягой нам бывает,
Коль, например, тебя напрасно кто клепает,
И образ со стены ненадобно снимать:
Скажи лишь, перекрестясь: Как! Ба, ебёна мать!ебёна мать

Ебёна мать же ты! — значит, не догадался,
Ой ты ебёна мать! — о нём, значит, дознался,
А! А! Ебёна мать! — значит в беде поймать,
А пойманный гласит: Вот-те, ебёна мать!

Ебёна мать душа есть слов, но есть ли в оных
Не прилучается замашек сих ебёных,
Без вкуса разговор и скучно речь внимать;
Вот как ебёна мать нужна — ебёна мать!
***
Желанья завсегда заики устремлялись,
И сердце, и душа, и мысли соглашались,
Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть,
Смертельную по ней тоску, любови власть.
Но как его язык с природна онеменья
Не мог тогда сказать ни слова ей реченья,
То, вынувши он хуй, глазами поморгал
И немо сию речь насильно проболтал:
«Сударыня, меня извольте извинити,
Он нужду за меня всю может изъяснити».
***
I

Гудок, не лиру принимаю,
В кабак входя, не на Парнас;
Кричу и глотку раздираю,
С бурлаками взнося мой глас:
«Ударьте в бубны, барабаны,
Удалы добры молодцы,
В тазы и логики, в стаканы,
*
Фабришны славные певцы!
Трюх-трях сыра земля с горами,
*
Тряхнись, синё море, мудами!»

II

Хмельную рожу, забияку,
Рвача, всесветна пройдака,
Борца, бойца пою, пиваку,
Ширяя в плечах бузника.
Молчите, ветры, не бушуйте,
Не троньтесь, дебри, древеса,
Лягушки в тинах не шурмуйте,
Внимайте, стройны небеса.
Между кулашного я боя
Узрел тычков, пинков героя.

*
III

С своей, Гомерка, балалайкой
И ты, Вергилишка, с дудой,
С троянской вздорной греков шайкой
Дрались, что куры пред стеной.
Забейтесь в щель и не ворчите,
И свой престаньте бредить бред,
Сюда вы лучше поглядите!
Иль здесь голов удалых нет?
Бузник Гекторку, если в драку,
Прибьёт как стерву и собаку.

IV

О ты, Силен, наперсник сына
Семелы ражей красной муж,
Вином раздута животина,
Герой во пьянстве жадных душ,
Нектаром брюхо наливаешь,
Смешав себе с вином сыты,
Ты пьёшь, — меня позабываешь
И пить не дашь вина мне ты?
*
Ах, будь подобен Ганимеду,
Подай вина мне, пива, меду!

V

Вино на драку вспламеняет,
Даёт оно в бою задор,
Вино пизду разгорячает,
С вином смелее крадет вор.
Дурак напившися — умнее,
Затем, что боле говорит,
С вином и трус живёт смелее,
И стойче хуй с вина стоит,
С вином проворней блядь встречает,
Вином гортань, язык вещает!

VI

Хмельной баханта целовальник,
Ты дал теперь мне пить, крючок;
Буян я сделался, охальник,
Гремлю уж боле как сверчок.
Хлебнул вина – разверзлась глотка,
Вознёсся голос до небес,
Ревёт во мне и хмель и водка,
Шумит дуброва, воет лес,
Трепещет твердь и бездны бьются,
Пыль, дым в полях, прах, вихрь несутся.

*
VII

Восторгом я объят великим,
Кружится буйна голова;
Ебал ли с жаром кто толиким,
Пизда чтоб шамкала слова?
Он может представленье точно
Огню днесь сделать моему,
Когда пизде уж будет сочно,
Колика сладость тут уму!
Муде пизду по губам плещут,
Душа и члены в нас трепещут!

VIII

Со мной кто хочет видеть ясно,
Возможно зреть на блюде как,
Виденье страшно и прекрасно –
Взойди ко мне тот на кабак.
Иль, став где выше на карету,
Внимай преславные дела,
*
Чтоб лучше возвестити свету,
Стена, котора прогнила,
Которая склонилась с боем,
Котора тыл дала героям.

IX

Между хмельнистых лбов и рдяных,
Между солдат, между ткачей,
Между холопов, бранных, пьяных,
Между драгун, между псарей
Алёшку вижу я стояща,
Ливрею синюю спустив,
Разить противников грозяща,
Скулы имея взор морщлив,
Он руки спешно простирает,
В висок ударить, в жабр жадает.

*
X

Зевес, с сердитою биткою
По лбам щелкавши кузнецов,
Не бил с свирепостью такою,
С какой он стал карать бойцов,
Раскрасивши иному маску,
Зубов повыбрал целый ряд,
Из губ пустив другому краску,
Пихнул его в толпу назад,
Сказал: «Мать в рот всех наебаюсь,
Таким я говнам насмехаюсь!»

XI

Не слон ети слониху хочет,
Ногами бьёт, с задору ржёт,
Не шмат его в пизде клокочет,
Когда уж он впыхах ебёт, —
Бузник в жару тут стоя рвётся,
И глас его, как сонмов вод
В дыре Плутона раздаётся,
Живых трепещет, смертных род.
Голицы прочь, бешмет скидает,
Дрожит, в сердцах отмстить желает.

XII

Сильнейшую узревши схватку
И стену где холоп пробил,
Схватил с себя, взял в зубы шапку,
По локти длани оголил.
Вскричал, взревел он страшным зевом:
«Небось, ребята! Наши – стой!»
Земля подвиглась, горы с небом,
Приял бурлак тут бодрость в строй.
Уже камзолы уступают,
Уже брады поверх летают.

XIII

Пошёл бузник — тускнеют вежды,
Исчез от пыли свет в глазах,
Летят клочки власов, одежды,
Гремят щелчки, тузы в боках.
Как тучи с тучами сперлися
Секут огнём друг друга мрак,
Как сильны вихри сорвалися,
Валят древа, туманят зрак –
Стеной так в стену ударяют,
Меж щёк, сверх глав тычки сверкают.

XIV

О, бодрость, сила наших ве&x301;ков,
Потомкам дивные дела!
О, храбрость пьяных человеков,
Вином скреплённые чресла.
Когда б старик вас зрел с дубиной,
Которой чу&x301;довищ побил,
Которой бодрою елдиной
Сто пизд, быв в люльке, проблудил,
Предвидя сии перемены,
Не лез бы в свет он из Алкмены.

XV

Бузник не равен Геркулесу,
Вступив вразмашку, начал пхать,
И самому так ввек Зевесу
Отнюдь мудом не раскачать.
Кулак его везде летает,
Крушит он зубы внутрь десён,
Как гром он уши поражает,
Далече слышен в жопе звон,
Трепещет сердце, печень бьётся,
В портках с потылиц отдаётся.

XVI

Нашла коса на твёрдый камень,
Нашёл на доку дока тут,
Блестит в глазах их ярость, пламень,
Как страшны оба львы ревут,
Хребты имеющи согбенны,
Претвёрдо берцы утвердив,
Как луки мышцы напряженны,
Стоят, взнося удар пытлив,
Друг друга в силе искушают,
Махнув вперёд, назад ступают.

XVII

Недолго длилася размашка,
Алёшка двинул в жабры, в зоб,
Но пёстрая в ответ рубашка –
Лизнул бузник Алёшку в лоб,
Исчезла бодрость вмиг, отвага,
Как сноп упал, чуть жив лежит,
В крови уста, а в жопе брага,
Руда из ноздрь ручьём бежит,
Скулистое лицо холопа
Не стало рожа, стало жопа.

XVIII

На падшего бузник героя
Других бросает, как ребят.
Его не слышно стона, воя,
Бугры на нём людей лежат.
Громовой плешью так Юпитер,
Прибив гигантов, бросил в ад,
Надвигнув Этну, юшку вытер –
Бессилен встати Энцелад,
Он тщетно силы собирает,
Трясёт плечми и тягость пхает.

XIX

Как ветр развеял тонки прахи,
Исчез и дым, и дождь, и град,
Прогнали пёстрые рубахи
Так вмах холопей и солдат,
Хребет, затылок окровлённый,
Несут оне с собою страх,
Фабришны вовсе разъярённы
Тузят вослед их в сильный мах.
*
Меж стен открылось всюду поле,
Бузник не зрит противных боле.

XX

С горы на красной колымаге
Фетидин сын уж скачет вскок,
Затем, что ночь прошед в овраге,
Фату развесила платок,
Тем твердь и море помрачились,
А он с великого стыду,
Когда Диана заголилась,
Ушёл спать к матери в пизду.
Тогда земля оделась тьмою,
А тем конец пришёл дню боя.

*
XXI

Главу подъяв, разбиты нюни
Лежат в пыли прибиты в гроб,
Точат холопы красны слюни,
Возносят к небу жаркой вопль.
Фабришны славу торжествуют
И бузника вокруг идут,
Кровавы раны показуют,
Победоносну песнь поют,
Гласят врагов ступлёно жало,
Гулять восходят на кружало.

*
XXII

Уже гортани заревели,
И слышен стал бубенцев звук,
Уже стаканы загремели
И ходят сплошь из рук вокруг.
Считают все свои трофеи,
Который что в бою смахал,
Уже пошли врасплох затеи,
Иной, плясав, себя сломал.
Как вдруг всё зданье потряслося,
Вино и пиво разлилося.

XXIII

Не грозна туча, вред носивша,
В эфир внезапно ворвалась,
Не жирна влажность, огнь родивша,
На землю вдруг с небес снеслась –
Солдат то куча раздражённых,
Сбежав с верхов кабацких вмах,
Мечей взяв острых, обнажённых,
Неся эфес в своих руках,
Кричат, как тигры, устремившись:
«Руби, коли!» — в кабак вломившись.

XXIV

Тревога грозна, ум мятуща,
Взмутила всем боязнь в сердцах.
Бород толпа, сего не ждуща,
Уже взнесла трусливый шаг,
Как вдруг бузник, взывая смело,
Кричит: «Постой, запоры дай!»
Взгорелась брань, настало дело.
«Смотри, — вопит, — не выдавай!»
Засох мой рот, пришла отважность,
В штанах я страху слышу влажность.
***
У Мухи с Муравьём случился спор и злоба,
Которая из них честнее есть особа.
Во-первых начала так Муха говорить:
«Ты можешь ли себя со мною в чём сравнить?
Я наперёд от жертв богов сама вкушаю,
На всё зрю, как в местах священных обитаю,
На царскую главу сажусь, когда хочу,
Жён знатнейших уста, лобзая, щекочу,
Довольна лучшим всем без всей заботы лежа.
Случалось ли тебе подобно что, невежа?» —
«Бесспорно обще жить с богами славно есть,
Но сделает сие тому велику честь,
Кто званой благости бывает их прикосен,
А не такому, кто приходит им несносен.
Что ж вспоминаешь ты царей, лобзанье жён,
Тем хвастаешь, с чем стыд быть должен сопряжён
И что на языке держать учтивость судит;
Доступна к алтарям, но прочь лететь всяк нудит;
Хотя заботы нет, однак ты не бедна,
Да в нужном случае нища и голодна.
А я как на зиму по зёрнышку таскаю,
Кормящуюсь тебя вкруг стен дерьмом видаю.
Лишь летом ты жужжишь, а как пришла зима,
То, с стужи околев, бываешь вдруг нема.
Я ж, в тёплой хижине покоясь, вижу панство.
Итак, зажми свой рот, пустое брося чванство».

Тщеславных похвальба и обычайна спесь,
А слава истинна всех честных зрится здесь.
***
Из самой вечности и в бесконечны годы
Ко истечению живот дающих струй
От щедрыя нам ты поставлен, столп, Природы,
Ея ты нам даров знак лучший, твердой х*й.
***
I

О! общая людей страда,
П*зда, весёлостей всех мать,
Начало жизни и прохлада,
Тебя хочу я прославлять.
Тебе воздвигну храмы многи
И позлащённые чертоги
Созижду в честь твоих доброт,
Усыплю путь везде цветами,
Твою пещеру с волосами
Почту богиней всех красот.

II

Парнасски Музы с Аполлоном,
Подайте мыслям столько сил,
Каким, скажите, петь мне тоном
Прекрасно место женских тел?
Уже мой дух в восторг приходит,
Дела ея на мысль приводит
С приятностью и красотой.
— Скажи, — вещает в изумленьи, —
В каком она была почтеньи,
Когда ещё тёк век златой?

III

Ея пещера хоть вмещает
Одну зардевшу тела часть,
Но всех сердцами обладает
И всех умы берёт во власть.
Куда лишь взор и обратится,
Треглавый Цербер усмирится,
Оставит храбрость Ахиллес,
Плутон во аде с бородою,
Нептун в пучине с острогою
Не учинят таких чудес.

IV

Юпитер громы оставляет,
Снисходит с неба для нея,
Величество пренебрегает
Приемет низкость на себя;
Натуры чин преобращает,
В Одну две ночи он вмещает,
В Алкменину влюбившись щель.
Из бога став Амфитрионом,
Пред ней приходит в виде новом,
Попасть желая в нижну цель.

V

Плутон, пленённый Прозерпиной,
Идёт из ада для нея,
Жестокость, лютость со всей силой
Побеждены пиздой ея.
Пленивши Дафна Аполлона,
Низводит вдруг с блестяща трона,
Сверкнув дырой один лишь раз.
Вся сила тут не помогает,
В врачестве пользы уж не знает,
Возводит к ней плачевный глас.

VI

Представь героев прежних веков,
От коих мир весь трепетал,
Представь тех сильных человеков,
Для коих свет обширный мал, —
Одной ей были все подвластны,
Счастливы ею и бесчастны,
Все властию ея одной
На верх Олимпа подымались
И в преисподню низвергались
Ея всесильною рукой.

VII

Где храбрость, силу и геройство
Девал пресильный Геркулес,
Где то осталось благородство,
Которым он достиг небес?
Пока он не видал Амфалы,
Страны от взору трепетали,
Увидя, Тартар весь стенал.
Пизда ея его смутила,
Она оковы наложила,
Невольником Амфалы стал.

VIII

Представь на мысль плачевну Трою,
Красу пергамския страны,
Что опровержена войною
Для Менелаевой жены.
Когда бы не было Елены,
Стояли бы троянски стены
Чрез многи тысячи веков,
Пизда ея одна прельстила,
Всю Грецию на брань взмутила
Против дарданских берегов.

IX

Престань, мой дух, прошедше время
На мысль смущённу приводить.
Представь, как земнородных племя
Приятностьми пизда сладит.
Она печали все прогонит,
Всю скорбь в забвение приводит,
Одно веселье наших дней!
Когда б её мы не имели,
В несносной скуке бы сидели,
Сей свет постыл бы был без ней.

Х

О, сладость, мыслям непонятна,
Хвалы достойная п*зда,
Приятность чувствам необъятна,
Пребудь со мною навсегда!
Тебя одну я чтити буду
И прославлять хвалами всюду,
Пока мой х*й пребудет бодр,
Всю жизнь мою тебе вручаю,
Пока дыханье не скончаю,
Пока не сниду в смертный одр.
***
Ко стенке приклонясь, журит Гаврилу Анна:
– Высоко, простячок, потрафил ты неладна;
О, низко уж теперь, — она ему ворчит.
– Ну вставь ин ты сама, — он с сердцем говорит.
***
I

Парнасских девок презираю,
Не к ним мой дух теперь летит,
Я Феба здесь не призываю,
Его хуй вял и не сердит.
Приап, все мысли отвлекаешь,
Ты борзым хуем проливаешь
Заёбин реки в жирну хлябь.
Взволнуй мне кровь витийским жаром,
Который ты в восторге яром
Из пылких муд своих заграбь.

II

Дрочи всяк хуй и распаляйся,
Стекайтесь бляди, блядуны,
С стремленьем страстным всяк пускайся
Утех сладчайших в глубины.
О! как все чувствы восхитились,
Какие прелести открылись;
Хуёв полки напряжены,
Елды премногие засканы
И губы нежных пизд румяны,
Любовной влагой взмочены.

III

Ах, как не хочется осавить
Драгих сокровищ сих очам,
Я в весь мой век потщусь их славить,
Не дам умолкнуть я устам.
Златые храмы да построят
И их туда внесши дозволят
Приапу и ебакам в честь,
Заёбин в жертву там расставят,
Хуёв в священники представят –
Сей чин кому, кроме их, снесть?

IV

Животные, что обитают
В землях, в морях, в лесах, везде,
Сию нам правду подтверждают –
Без ебли не живут нигде.
Пары вверху с парами трутся,
Летают птицы и ебутся;
Как скоро лишь зачался свет,
Пизды хуев все разоряют,
Пизды путь к счастью отворяют,
Без пизд хуям отрады нет.

V

Герои, вам я насмехаюсь,
Скупых я не могу терпеть,
Ничем в сём мире не прельщаюсь,
Хочу лишь в воле жить и есть.
Ахиллес грады разоряет
И землю кровью обагряет,
Пизду зрит у скамандрских струй,
Но что ж, не мимо ли проходит,
Никак он дрочит и наводит
В нея победносный хуй.
***
Повздорил некогда ленивый хуй с пиздою,
С задорной блядкою, прямою уж звездою.
Пизда, его браня, сказала: «Ты дурак,
Ленивый сукин сын, плешивый чорт, елдак».
Взбесился хуй тогда, в лице переменися,
Надулся, покраснел и в кость вдруг претворился,
За губы и усы пизду он вдруг схватил
И на плешь на свою с куфьёю посадил
***
Лишь только рифмачи в беседе где сойдутся,
То молвив слова два, взлетают на Парнас,
О преимуществе кричать они соймутся.
Так споря, вот один вознёс к другому глас:
– Но если ты пиит, скажи мне рифму к Ниобу.
Другой ответствовал: – Я мать твою ебу.
***
Нерукотворный труд, создание Природы,
Грядут тобой во все концы земли народы,
Стоишь, как свет, и пасть не придёт череда,
Ты цель всех наших дум и путь в живот, пизда.
***
Месяц рожу полощет в луже,
С неба светит лиловый сатин.
Я стою никому не нужен,
Одинокий и пьяный, один.

А хорошего в жизни мало,
Боль не тонет в проклятом вине,
Даже та, что любил, перестала
Улыбаться при встрече мне.

А за что? А за то, что пью я,
Разве можно за это ругать,
Коль на этой на пьяной планете
Родила меня бедная мать.

Я стою никому не нужен,
Одинокий и пьяный, один.
Месяц рожу полощет в луже,
С неба светит лиловый сатин.
***
Не смотри, что рассеян в россыпь,
что ломаю и мну себя.
Я раздел эту девку — Осень,
и забылся, ее *бя.
Ах ты с*ка! Такое тело
меж бл*дьми мне не сыскать!
Сладкой влагой плодов вспотела,
кольца ягод в твоих сосках.
Распахнула! О алый бархат
губ и губ! сумасшедший визг!
Не могу!!! позовите Баха!
он напишет “сонату пизд”.
Ах пора ты моя живая!
Голова — голова — минет.
Разрывает меня, сжигает,
я кончаю…простите мне.
***
Мне бы женщину — белую, белую
Ну а впрочем какая разница
Я прижал бы ее с силой к дереву
И в задницу, в задницу, в задницу.
***
Не тужи, дорогой, и не ахай,
Жизнь держи, как коня, за узду,
Посылай всех и каждого на х*й,
Чтоб тебя не послали в пиз*у!
***
Ветер веет с юга
И луна взошла,
Что же ты, б*ядюга,
Ночью не пришла?

Не пришла ты ночью,
Не явилась днем.
Думаешь, мы дрочим?
Нет! Других е*ём!
***
Ты разве женщина? О нет!
Наврали все, что ты такая.
Ведь я, как пугало, одет,
А ты меня не избегаешь.

Пусть у других в карманах тыщи,
Но — не кокетка и не бл*дь —
Поэзия приходит к нищим,
Которым нечего терять.
***
Встретились в мае,
переспали в июне.
В августе – свадьба.
***
Мы повесили
пододеяльник: ловись
маленький ветер.
***
Хочешь – спереди,
хочешь – можно и сзади.
Вот это любовь!
***
Скользят облака,
припудривая небо
над нашим домом.
***
Имя у сына
с незнакомым привкусом
восточных сказок.
***
Семейная жизнь
кажется одним цветом –
и днём, и ночью.
***
Просыпаюсь: ты
лежишь обнажённая.
Хочется курить.
***
Стук ветки в окно:
луна двоится в твоих
кошачьих зрачках.
***
Смотрю на сына –
он так похож на тебя.
Боюсь ударить.
***
Слово «триада»
мы рвём с тобой пополам.
Плачет ребёнок.
***
Упало солнце
обручальным колечком
на левый берег.
***
Больше некому
хвалиться загаром с ню-
дисткого пляжа.
***
У соседки вдруг
стали заканчиваться
спички, мыло, соль…
***
Днём – одиноко,
а по ночам – холодно.
Сентябрь-холостяк.
***
На толстом стебле
лиловый бутон страсти
с полночной каплей.
***
Осенний ветер
резко толкает в спину,
как отчим – в школу.
***
Ночь на перроне:
мы курим с проводницей
«LD» и «Приму».
***
В окне поезда –
долька луны. Покрепче
завари мне чай.
***
Чужое тело
безвозвратно сгорает
в огне желаний.

И было лето
***
На девятый день
Бог создал кузнечика –
так, для забавы.
***
Дождь на цыпочках
перебегает наш пруд.
Лягушки ворчат.
***
Целый день ветер
намыливает бока
низким облакам.
***
Вечер. И солнце
надкусанным яблоком
лежит на земле.
***
Шоколад ночи
растекается сразу во всех
направлениях.
***
Сквозь решето дня
Бог просеял шелуху
перелётных птиц.
***
Поздняя осень:
ночь тянет одеяло
листьев на себя.
***
И было лето.
А потом будет Лета…
Ничто не вечно.
***
Снег в руках негра
еще белей и слаще,
а кофе – горше.
***
Серебро и смех
февраль рассыпал у ног.
Где ты, русский Басё?
***
В Коктебеле, в Коктебеле, у лазурной колыбели
Весь цвет литературы СССР,
А читательская масса где-то рядом греет мясо:
Пляжи для писателей — читателям же хер.

На мужском пустынном пляже
Кверху жопой, скажем, ляжет
Наш дорогой Мирза Турсун-заде.
Он лежит и в ус не дует, и заде своё турсует,
Попивая коньячок или же «Алиготэ»

А все прочие узбеки человек на человеке,
Все скромные герои наших дней,
Из почтенья к славе гения, растянулись на каменьях,
Попивая водочку иль думая о ней.

Зеленея от досады, озираясь на фасады,
Где тут звiсные письменники живуть.
И с подлейшей жаждой мести сочиняют эти песни,
А потом по всей стране со злобою поют.

Что за прекрасная земля вокруг залива Коктебля —
Совхозы, бл*, колхозы, бл*, природа.
Но портят эту красоту сюда приехавшие ту-
…неядцы, бл*, моральные уроды.

Спит тунеядец под кустом, не занимается трудом
И спортом, бл*, и спортом, бл*, и спортом.
Не видно даже брюк на них, одна девчонка на троих
И шорты, бл*, и шорты, бл*, и шорты.

Вид у девчонки страшно гол,
Куда смотрели комсомол
И школа, бл*, и мама, бл*, и папа.
Один купальничек на ней, а под купальничком, ей-ей,
Всё голо, бл*, всё голо, бл*, всё голо.

Сегодня парень пунши пьёт, а завтра планы продаёт
Родного, бл*, совейского завода.
Сегодня парень в бороде, а завтра где — в НКВДе.
Свобода, бл*, свобода, бл*, свобода.
***
Вдали от бранного огня
Вы видите, как я тоскую.
Мне надобно судьбу иную —
Пустите в Персию меня!
Наш коммисариат закрылся,
Я таю, сохну день от дня,
Взгляните как я истомился, —
Пустите в Персию меня!
На все мои вопросы: «Хуя!» —
Вы отвечаете, дразня,
Но я Вас, право, поцелую,
Коль пустят в Персию меня.
***
Ты чувствуешь, как расправляется
лицо, уставшее от fucking?
так утром снова распрямляются
дождём побитые фиалки.
***
Я государство вижу статуей:
мужчина в бронзе, полный властности,
под фиговым листочком спрятан
огромный орган безопасности.

Растет лосось в саду на грядке,
потек вином заглохший пруд;
в российской жизни все в порядке;
два педераста дочку ждут.

На наш барак пошли столбы
свободы, равенства и братства;
все, что сработали рабы,
всегда работает на рабство.

Не тиражируй, друг мой, слухов,
компрометирующих власть;
ведь у недремлющего уха
внизу не хер висит, а пасть.

Открыв сомкнуты негой взоры,
Россия вышла в неглиже
навстречу утренней Авроры,
готовой к выстрелу уже.

День Конституции напомнил мне
усопшей бабушки портрет:
портрет висит в парадной комнате,
а бабушки давно уж нет.

Россия — странный садовод
и всю планету поражает,
верша свой цикл наоборот:
сперва растит, потом сажает.

Всю жизнь философ похотливо
стремился истине вдогон;
штаны марксизма снять не в силах —
чего хотел от бабы он?

Смешно, когда толкует эрудит
о тяге нашей к дружбе и доверию;
всегда в России кто-нибудь сидит:
одни — за дух, другие — за материю.

Плодит начальников держава,
не оставляя чистых мест;
где раньше лошадь вольно ржала,
теперь начальник водку ест.

Ошалев от передряг,
спотыкаясь, как калеки,
мы вернули бы варяг,
но они сбежали в греки.

Моей бы ангельской державушке —
два чистых ангельских крыла;
но если был бы хуй у бабушки,
она бы дедушкой была.

Российская лихая птица-тройка
со всех концов земли сейчас видна,
и кони бьют копытами так бойко,
что кажется, что движется она.

Моя империя опаслива:
при всей своей державной поступи
она привлечь была бы счастлива
к доносной службе наши простыни.
***
Имея, что друзьям сказать,
мы мыслим — значит, существуем;
а кто зовет меня дерзать,
пускай кирпич расколет хуем.

Питая к простоте вражду,
подвергнув каждый шаг учету,
мы даже малую нужду
справляем по большому счету.

Руководясь одним рассудком,
заметишь вряд ли, как не вдруг
душа срастается с желудком
и жопе делается друг.

Сломав березу иль осину, подумай —
что оставишь сыну?
Что будет сын тогда ломать?
Остановись, ебена мать!

От желчи мир изнемогает,
планета печенью больна,
гавно гавном гавно ругает,
не вылезая из гавна.

Эасрав дворцы до вида хижин
и жизнь ценя как чью-то милость,
палач гуляет с тем, кто выжил,
и оба пьют за справедливость.

Когда мила родная сторона,
которой возлелеян и воспитан,
то к ложке ежедневного гавна
относишься почти что с аппетитом.

Раньше каждый бежал на подмогу,
если колокол звал вечевой;
отзовется сейчас на тревогу
только каждый пузырь мочевой.

Добро — это талант и ремесло
стерпеть и пораженья и потери;
добро, одолевающее зло, —
как Моцарт, отравляющий Сальери.

По обе стороны морали
добра и зла жрецы и жрицы
так безобразно много срали,
что скрыли контуры границы.

Мне, Господь, неудобно просить,
но коль ясен Тебе человек,
помоги мне понять и простить
моих близких, друзей и коллег.

Даже пьесы на краю,
даже несколько за краем
мы играем роль свою
даже тем, что не играем.

Возможность лестью в душу влезть
никак нельзя назвать растлением,
мы бескорыстно ценим лесть
за совпаденье с нашим мнением.

Пылко имитируя наивность,
но не ослабляя хватки прыткой,
ты похож на девичью невинность,
наскоро прихваченную ниткой.

Свихнулась природа у нас в зоосаде
от липкого глаза лихих сторожей,
и стали расти безопасности ради
колючки вовнутрь у наших ежей.

Эабавен русской жизни колорит,
сложившийся за несколько веков:
с Россией ее совесть говорит
посредством иностранных языков.
***
С позволения сказать,
Я сердит на вас ужасно,
Нет! — вы просите напрасно;
Не хочу пера марать;
Можно ль честному поэту
Ставить к каждому куплету:
«С позволения сказать»?

С позволения сказать,
Престарелые красотки,
Пересчитывая четки,
Станут взапуски кричать:
«Это что?» — Да это скверно!
Сочинитель песни, верно,
С позволения сказать…

С позволения сказать,
Есть над чем и посмеяться;
Надо всем, друзья, признаться,
Глупых можно тьму сыскать
Между дам и между нами,
Даже, даже… меж царями,
С позволения сказать.

С позволения сказать,
Доктор мой кнута достоин,
Хоть он трус, хоть он не воин,
Но уж мастер воевать,
Лечит делом и словами,
Да потом и в гроб пинками,
С позволения сказать.

С позволения сказать,
Моськина, по мне, прекрасна.
Знаю, что она опасна:
Мужу хочется бодать;
Но гусары ведь невинны,
Что у мужа роги длинны,
С позволения сказать.

С позволения сказать,
Много в свете рифмодеев,
Все ученых грамотеев,
Чтобы всякий вздор писать;
Но, в пример и страх Европы,
Многим можно б высечь ,
С позволения сказать.
***
Вот они, толстые ляжки
Этой похабной стены.
Здесь по ночам монашки
Снимают с Христа штаны.
***
«Пролетарий
туп жестоко —
дуб
дремучий
в блузной сини!
Он в искусстве
смыслит столько ж,
сколько
свиньи в апельсине.
Мужики —
большие дети.
Крестиянин
туп, как сука.
С ним
до совершеннолетия
можно
только что
сюсюкать».
В этом духе
порешив,
шевелюры
взбивши кущи,
нагоняет
барыши
всесоюзный
маг-халтурщик.
Рыбьим фальцетом
бездарно оря,
он
из опер покрикивает,
он
переделывает
«Жизнь за царя»
в «Жизнь

за товарища Рыкова».
Он
берет
былую оду,
славящую
царский шелк,
«оду»
перешьет в «свободу»
и продаст,
как рев-стишок.
Жанр
намажет
кистью тучной,
но узря,
что спроса нету,
жанр изрежет
и поштучно
разбазарит
по портрету.
Вылепит
Лассаля
ихняя порода;
если же
никто
не купит ужас глиняный —
прискульптурив
бороду на подбородок,
из Лассаля
сделает Калинина.
Близок
юбилейный риф,
на заказы
вновь добры,
помешают волоса ли?
Год в Калининых побыв,
бодро
бороду побрив,
снова
бюст
пошел в Лассали.
Вновь
Лассаль
стоит в продаже,
омоложенный проворно,
вызывая
зависть
даже
у профессора Воронова.
По наркомам
с кистью лазя,
день-деньской
заказов ждя,
укрепил
проныра
связи
в канцеляриях вождя.
Сила знакомства!
Сила родни!
Сила
привычек и давности!
Только попробуй
да сковырни
этот
нарост бездарностей!
По всем известной вероятности —
не оберешься
неприятностей.
Рабочий,
крестьянин,
швабру возьми,
метущую чисто
и густо,
и месяц
метя
часов по восьми,
смети
халтуру
с искусства.
***
Аксёнов Васо — российский Руссо.
Сексуальд получает «Оскара», б*я…
Маяковского — с корабля!

Похороны — это путь к Храму.
Прихрамывая музыкой, бреду
Сияющей БаХРОМОТОЙ дождя.
У Циклопа нет фуражки.
На лбу кокарда.

Отвечает попа рту:
«Будущее принадлежит
поп-арту!»
Закрыть бы глаза руками, забыться.
Ты научил нас, кадр двадцать пятый,
глядеть на все земные события
сквозь пару дырочек от распятия.

Подводные «Курски»
всплывут эскадрой.
Скрываем правду.
Живём жестоко.
Нам тесен формат
двадцать пятого кадра.
Хочется кадра двадцать шестого!

Трещит синтетическое одеяло,
хочу натурального, шерстяного!
Хочу откровения, идеала —
обыкновенного двадцать шестого!